Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

Глянув случайно в сторону, неожиданно увидела отражение двух копошащихся тел в зеркале шкафа, поразилась тому, как нелепо и беспомощно белые женские ноги со спущенными чулками болтаются в воздухе, как белые руки судорожно пытаются их поймать, а между белыми ногами и руками вертится нечто темное, стягивая через голову гимнастерку и нога об ногу сбрасывая сапоги, — и эти белые ноги и руки — ее, Катеринины, ноги и руки, а темное между ними — Андрей.

Жгучее любопытство заставило Катерину вывернуть голову, чтобы одним глазком глянуть, что делается на кровати: там два голых тела уже танцевали неистовый танец любви, и Катерина поспешно отвернулась, на мгновение укор стыда кольнул ее сердце, но тут же был задавлен и сметен бешеным вихрем, обрушившимся на нее самое, на ее обнаженное, беззащитное тело.

Поначалу Катерине удавалось сдерживать неистовые порывы своего партнера, но вскоре она обессилела, перестала сопротивляться: и бесполезно, и от ее сопротивления становилось только хуже, да и, к тому же, она пришла сюда не за этим, то есть не корчить из себя девственницу, только что выпущенную с Бестужевских курсов, а черпать мужскую любовь полными горстями.

Андрею было мало нормальной, как ее понимала Катерина, любви, ему хотелось чего-то большего, чего-то невозможного, и он то подминал свою партнершу под себя, то сильным рывком, как волк овцу, выдергивал из-под себя и забрасывал наверх, и Катерина, никогда не пробовавшая такого способа любви ни со своим мужем, ни даже с любовником, тут же догадалась, что от нее хотят, и со знанием дела вошла в новую роль.

Подпрыгивая на Андрее, вцепившись пальцами в его выпуклую, рельефную грудь, Катерина в то же время видела, как на соседней кровати, вывернутая наизнанку, с высоко задранными ногами, взлетала и падала, стонала и вскрикивала ее подруга, и, будто желая разорвать ее надвое, рычал, вцепившись в нее, Федор, мелькали его белые ягодицы, раздавались смачные шлепки, звенели пружины, колотилась о стену железная спинка кровати, дребезжала на столе посуда, а из соседней квартиры, сквозь стену неслось:

Любовь никогда не бывает без грусти…

Странно, но Катерина не могла оторвать глаз от действа, которое разворачивалось перед ее глазами, ей уже не было стыдно, она отчетливо чувствовала, как в ней самой просыпается зверь, что ей хочется крушить, ломать, кусаться, царапаться, делать больно кому-то и самой ощущать боль. Более того, ей захотелось и туда, на место Эммы, под бешеные шлепки Федора, и в то же время оставаться здесь, верхом на Андрее. Все в ней: каждая жилочка, каждый нерв, требовали чего-то небывалого, дикого, неистового.

Зарычал Андрей, сжал талию Катерины железными руками, подмял под себя, выламывая ее тело, то выгибая, то сжимая в комок. Вспышки пароксизма следовали одна за другой, тела стали липкими от спермы, сперма была даже на Катерининых губах; что-то твердое и мокрое сновало у нее по лицу, тычась в нос, в рот… она задыхалась, отплевывалась, кусалась и, едва освободившись, сама уже набрасывалась на железное тело Андрея, на его резко пахнущую плоть, задыхаясь от восторга, нетерпения и ненависти.

Никогда ничего подобного с ней никто не вытворял. Никогда она сама не вытворяла ничего похожего. Любовь превращалась из удовольствия в пытку, но пытку особого рода, которую невозможно остановить, не хочется останавливать, а хочется длить без конца и доводить до последней точки безумия. Катерина стонала и вскрикивала, еще больше распаляя своего любовника. И сама распалялась тоже.

Через какое-то время обе пары очутились на полу, мужчины поменялись местами, не спросив согласия своих партнерш, уверенные, что здесь все можно, все дозволено. Впрочем, и сами женщины были не против такого разнообразия. Все четверо переплелись на полу, и уже непонятно было, кто с кем и каким образом…

Катерина не помнит, как долго все это длилось. Она лишь почувствовала, что силы покинули ее, что ей не хочется двигать ни рукой, ни ногой, не хочется ни поцелуев, ни ласк, а хочется погрузиться в теплую воду и забыться. Она медленно выбралась из этой кучи липких, тяжело дышащих тел, обессиленных, как и она сама, уже, похоже, ни на что не способных.

Катерина поплескалась под рукомойником, обтерлась мокрым полотенцем, кое-как оделась.

Кто-то спросил, кажется, Федор:

— Ты куда?

— В туалет, — ответила Катерина.

— А-ааа…

Ее не удерживали.

Прежде чем прикрыть за собой дверь, оглянулась: Федор, стоя на коленях перед столом, пытался налить в стакан водку, Андрей копошился со стаканом в руке над раскинутой на полу Эммой, сидя у нее на животе, Эмма пьяно хихикала и отплевывалась, вяло шлепая Андрея по спине ладонями.

Катерина почувствовала, как к горлу подступает тошнота, и покинула комнату.