Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

Но, с другой стороны, он и так уже год потерял, что же теперь — терять еще год? Да и что он станет целый-то год делать? Неужто ждать, пока другие его заметят? А если не заметят? Что тогда?

И рубанок в руках Василия замирал, будто наткнувшись на гвоздь, зеленоватые глаза с тоскою застывали на невидимой точке, словно в ожидании, когда эта точка вырастет до невероятных размеров, и откроется нечто, что и решит всё без всяких с его стороны усилий, потому что, думалось ему, какие бы усилия он ни прилагал, ничего путного из них не получится…

Посоветоваться? А с кем? Кроме Ивана Кондорова Василий ни с кем пока настолько близко не сошелся, чтобы доверить самое сокровенное. Ивану тоже всего не скажешь. И так он наговорил ему лишнего.

И вот настало время, когда откладывать подачу заявления на рабфак дальше было никак нельзя. Пан или пропал. Василий загодя назначил себе день — среду, в который он пойдет к начальнику цеха и поговорит с ним относительно ходатайства со стороны четырехугольника. Надо только так настроиться, чтобы начальник цеха видел его решимость и уверенность в своих силах и правах, чтобы у рабочего-выдвиженца ни на миг не возникло сомнения в том, что и Василий достоин быть выдвиженцем в инженеры.

К тому же сам Сталин сказал недавно, что нам, мол, надо воспитывать своих — пролетарских то есть — ученых и инженеров, выдвигать на это дело самых способных и талантливых представителей рабочего класса, чтобы перестать зависеть от старых кадров. Это, конечно, во всех отношениях правильно, и начальник цеха не может не знать этих указаний вождя СССР и мирового пролетариата.

Сразу же, едва затих гудок об окончании рабочей смены, Василий, даже не переодевшись, уже стоял перед дверью кабинета начальника цеха. Из-за двери слышался громкий голос Федора Архиповича Купелина, переходящий в крик, густо приправленный солеными словечками и выражениями, и Василий, стушевавшись, отступил в сторону и стал ждать, когда Купелин освободится.

Ждать пришлось долго. Голос Купелина то затихал настолько, что его совсем не было слышно, то снова пробивался сквозь хлипкую дверь в пустынный коридор, и Василию становилось неловко топтаться под дверью, особенно, если кто-то проходил коридором мимо, чтобы у случайного человека не возникло подозрения, будто он подслушивает.

Но вот дверь резко распахнулась — из кабинета вышли двое: сам Купелин и его заместитель по технической части, тоже из выдвиженцев.

Зампотех, заложив руки за спину и согнувшись, решительно зашагал по коридору, глядя прямо перед собой. Он прошел мимо Василия, не взглянув на него, будто знал, что не его ждет рабочий, а начальника цеха.

Купелин, захлопнув дверь на английский замок, подергал ее, проверяя надежность закрытия, и зашагал следом. Но, в отличие от своего зама, Василия заметил, остановился перед ним, свел брови к переносице:

— Ко мне?

— К вам, — оробел Василий.

— Днем не мог придти?

— Так ведь сказали, что в рабочее время по личному вопросу нельзя, — попытался оправдаться Василий.

— А-а, ты из новеньких… — вспомнил начальник цеха, вынул карманные часы, щелкнул крышкой. — Две минуты… Только самую суть: нет времени, — и, взяв Василия за рукав, повлек его по коридору к выходу.

— Я хочу поступить на рабфак: у меня девять классов, — пояснил Василий, стараясь попасть в ногу с Купелиным. — А для этого надо…

— Ясно: тебе нужно ходатайство, — оборвал его начальник цеха. — Но почему на рабфак, если у тебя девятилетка? Можно прямо в вуз.

— Нет, у меня сельская школа, за девятый я экстерном сдавал, нужна подготовка…

— Тогда другое дело. Завтра у нас четырехугольник. После работы. Пиши заявление на имя четырехугольника, сам пиши ходатайство и приходи на прием. Если отвечаешь всем требованиям, подпишем, нет — извини. Все ясно?

— Ясно.

— Тогда будь здоров! — И уже на выходе, обернувшись, крикнул, видимо, чтобы подбодрить Василия: — Мастер говорил: работать ты умеешь! — И пропал из виду.

Василий перевел дыхание и сглотнул слюну: похоже, первую ступеньку он преодолел. Остальное завтра…

"Господи, помоги!" — взмолился он неожиданно для самого себя и, воровато оглянувшись, мелко перекрестился. Впервые за последние несколько лет.

* * *

Все страхи Василия оказались напрасными: на заседании четырехугольника ему задали лишь пару пустяковых вопросов, — где учился да как? — и даже бумаги, которые он приготовил вместе с похвальными грамотами и свидетельствами на рационализаторские предложения, никто смотреть не стал.

Правда, еще до обеда подошел комсомольский секретарь, которого, судя по всему, к нему подослал начальник цеха, и порасспрашивал Василия о прошлой жизни и работе, но как-то равнодушно, без всякого пристрастия.

Василий коротко ему обо всем доложил — и про отца тоже, и про свою фамилию, — но в том смысле, что он де давно со своим прошлым порвал по идейным соображениям и полностью стоит на платформе советской власти и ВКП/б/.