Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

Но более всего полковником Кукушкиным руководил страх и… стыдно сказать… суеверие, как бы вытекающие одно из другого. Да-да, самое настоящее суеверие. Он заметил как-то, что стоит ему выглянуть в окно, так уж точно: кто-то не вернулся. А однажды не вернулось целое звено. Зато если не смотрел, возвращались все как один. Такое вот совпадение. А может, и нет. Черт его знает, что это такое! Или еще кто-то, если не черт. Так что лучше перетерпеть, а уж потом, когда сядут…

Только когда затихли все моторы, полковник Кукушкин встал из-за стола, надел свою видавшую виды кожаную куртку, такой же шлем и пошел встречать летчиков, устало бредущих к тепляку, где их ожидает второй завтрак, а главное — горячий чай.

Последним покидает стоянку командир эскадрильи капитан Воронов, сбивший четырнадцать немецких самолетов, в том числе девять «мессеров». На него давно послана реляция о присвоении звания Героя Советского Союза, но бумага все еще где-то бродит или, наоборот, лежит, потому что в штабах полагают, будто сбивать немецкие самолеты — это раз плюнуть, что тогда, по их понятиям, надо Героя давать и пехотинцу за десять убитых фрицев, и артиллеристу за десять подбитых танков, потому что у каждого свое оружие и каждому противостоит соответствующим образом вооруженный противник. В этом, конечно, есть своя логика, но это логика штабного червя, не нюхавшего пороха, воспринимающего войну чисто теоретически, вдали от фронта или из глубин бомбоубежищ. А на самом деле у летчика в руках оружие весьма дорогостоящее, и сам он не приложение к этому оружию, которому грош цена в базарный день, а тоже стоит немало, и если он, летчик, с помощью этого оружия уничтожает такое же оружие врага и самого врага, сохраняя свое оружие и себя самого, то от этого выигрывает и армия, и страна в целом многократно. Трудно даже подсчитать в рублях, сколько она выигрывает. И поощрять такой выигрыш необходимо. Впрочем, как и пехотинца, и танкиста, и всех остальных, кто сражается, не щадя живота своего. И в последнее время, действительно, стали поощрять материально: за сбитый самолет, за подбитый танк и за что-то там еще. И правильно: деньги эти сами по себе — мелочь, но у летчиков где-то в тылу есть семьи, им лишний рубль по нынешним временам далеко не лишний.

Командир эскадрильи Воронов подходит, останавливается в трех шагах от командира полка, докладывает:

— Товарищ полковник. Эскадрилья вернулась с задания в полном составе. Задание выполнила. Самолетов противника в воздухе не обнаружила. Штурмовку аэродрома и других наземных целей произвела без замечаний. Результаты уточняются. Три машины имеют повреждения от наземного огня. Боеприпасы израсходованы полностью.

— Как подопечные?

— Один штурмовик сбит зенитным огнем, упал на лес — сам видел. Один дымил, но линию фронта перетянул. Пахари к нам претензий не имеют.

— Хорошо, отдыхайте.

Воронов всегда докладывает таким образом: поработали, мол, приказ выполнили, а чего сколько, пусть считают те, кому положено. И не из скромности, а из принципа. Другие комэски могут и приврать, но не Воронов.

Вечером на разборе полетов в присутствии всех летчиков полка тот же Воронов толково и подробно разберет все детали боевого вылета, но не сейчас. Сейчас это практически бессмысленно. Кукушкин по своему опыту знает, что сразу после боя в голове винегрет, при этом весьма несъедобный, и надобно какое-то время, чтобы все в ней утряслось и встало на свои места.

Итак, до вечера. А пока впереди целый день, и могут быть другие полеты.

Кукушкин обошел вернувшиеся машины, возле которых колдовали мотористы и механики, осмотрел повреждения, даже совал в иные пулевые и осколочные отверстия пальцы, определяя на ощупь, что и насколько повреждено.

Пока полковник обходил самолеты, снова повалил снег, завыл ветер, захлопали на ветру брезентовые чехлы, из виду исчезли и лес, и стоянки, и штаб с мотающейся по ветру «колбасой». Чтоб ее черти побрали… этакую-то погоду! Одно хорошо, что и фрицы не летают, следовательно, пехота может отдыхать.

Глава 27

Еще днем Кукушкину позвонил командир соседнего полка и предупредил, что надо ожидать к себе большое начальство. Зачем едет начальство, не сказал, но посоветовал вертеть в кители дырку.

Что ж, дырку так дырку. Но и порядок тоже должен быть. И Кукушкин еще раз обошел свое хозяйство, больших недостатков не обнаружил, а за мелочи пожурил и велел устранить, не ссылаясь при этом ни на кого. В конце обхода заглянул в санчасть, где медсестрой числилась его жена. Присел в ее маленьком кабинетике на лежак, расстегнул куртку, снял шлем, пригладил ладонью свалявшиеся редкие волосы.

— Все хрипишь? — спросила жена, придирчиво оглядывая мужа своими черными нерусскими глазами.

— Да уже не так, как вчера, — успокоил ее Кукушкин.

Она молча кивнула головой, заставила выпить порошок, накапала в нос ментоловых капель, затем присела напротив, сложив на коленях руки с длинными сухими пальцами, и Кукушкин увидел, как она постарела за эти несколько месяцев войны, и в сердце его кольнуло жалостью.