Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

— Со стороны берега мы практически прикрыты не были, — рассказывал Власенко. — Как дошли до перешейка в районе Феодосии, а это самое узкое место на Керченском полуострове, так там и встали, прикрывшись противотанковым рвом. И толклись без толку на этом месте. Ни обороны положенной не создали, поскольку считалось, что мы вот-вот начнем наступать, ни наступления не начинали, в основном потому, что грязь была страшная, непролазная, и дожди шли неделями. А Манштейн очень даже толково воспользовался предоставленной ему паузой. Он увидел, что берег мы почти не держим, понадеявшись на моряков, а тут еще шторм разыгрался, никому и в голову не пришло, что они в такой шторм решатся высадить десант в тылу передовых частей. Да еще ночью. А они таки высадили. Сбили наше охранение, состоявшее почти сплошь из азиатов, противотанковый ров засыпали и поперли танками в глубь полуострова. К тому же за час до этого совершили налеты авиацией на наши штабы, которые как заняли какие-то строения, так их и не меняли, так что немцы засекли их и выбирали лишь момент — и выбрали: от тех штабов одни развалины да трупы остались, управление нарушилось, войска побежали. А ведь силы были собраны большие, и техники хватало. Короче говоря, все было, чтобы воевать. Порядка не было…

— Да, и воевать, оказалось, не умеем, и управлять войсками тоже, — с горечью подтвердил подполковник Латченков. — У нас под Славянском почти то же самое: приготовились ударить на Харьков, разведка, как всегда, проглядела сосредоточение немцев буквально у нас под носом, наши пошли и немцы тоже пошли, и началось: потеря связи со штабами, одни начальники требуют наступать, другие прикрыть фланг соседа, одна дивизия сюда, другая туда — все перемешалось, сам черт ногу сломит, а в результате от моей бригады осталось меньше половины. Не удивительно, что рядовой боец потерял веру в командование, оглядывается назад… — И, обратившись к Стрелецкому: — А не послать ли нам разведку, майор? Лошади есть, человек пять толковых разведчиков найдется. Это я к тому, чтобы не получилось так, как уже не раз получалось. Все лучше знать, с чем придется иметь дело, чем ждать у моря погоды…

— Лично я не возражаю, — прожевав, ответил Стрелецкий. — У меня разведчиков нет: по штату не положено. Так что ваша инициатива, вам и выполнять.

— Известное дело, — усмехнулся Латченков.

Через полчаса четверо конных на рысях ушли по дороге на северо-запад.

За спиной в это время отделение бойцов отряда вырыло неглубокую яму. В нее сложили тела погибших. Несколько командиров из бригады подполковника Латченкова и майор Стрелецкий с комиссаром молча постояли над еще не засыпанной могилой, прощальный залп трескуче сорвался в небо, на несколько минут оборвав трели жаворонков, и разошлись по местам. Бойцы торопливо забросали могилу землей, покурили у свежего холмика и скрылись в узких и глубоких ячейках от палящих лучей полуденного солнца.

— Этого… интенданта… куда дели? — спросил Стрелецкий у Доманцева, который знал все, что делается в отряде.

— Похоронили вместе со всеми, — ответил Доманцев.

— Даже так? — удивился было Стрелецкий, но тут же согласился: — Ладно, бог с ним. Как говаривал у нас на деревне поп: тело за душу не в ответе.

Капитана Атласа вытащили из ячейки наверх, ощупали. Фельдшер из пехотной бригады дал понюхать нашатыря, смочил голову теплой водой, заставил принять какие-то порошки.

— К сожалению, ничем больше помочь вам не могу, — произнес он со вздохом. — Повторная контузия — дрянное дело. Но, будем надеяться, обойдется. Посидите пока в своей норе: там не так жарко. И не делайте резких движений.

Атлас кусал синие губы, смотрел прямо перед собой и почти ничего не видел: все раскачивалось перед ним и расплывалось, потеряв четкие очертания, слова фельдшера доходили до сознания с трудом, чтобы подумать над ними, требовались усилия, от которых боль начинала расти, охватывая все видимое и мыслимое пространство, так что казалось, будто боль чувствуют все, и даже сама земля. Ему помогли спуститься вниз, на самое дно, и Атлас подивился, что ячейка его так широка, что он может лежать в ней, вытянувшись во всю длину своего тела. Боль стала стихать, остановилась на каком-то пороге, и Атлас впал в забытье, заполненное чудовищными видениями.

Глава 12

Степь опустела, затаилась в ожидании грозы, лишь кузнечики назойливо сверлили знойный воздух усыпляющими звонами, да жаворонки трепетали крыльями в лучах солнца, доказывая лишний раз, что чем бы ни занимался на земле человек, в безумстве своем истребляя все живое, жизнь продолжается и рано или поздно возьмет свое.