Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

— Во время отступления, в большинстве своем беспорядочного и неуправляемого, — продолжал свой рассказ Власов, глядя куда-то вдаль мимо собеседника, — штаб армии был отрезан от своих частей. Тем не менее я вместе со штабом пытался пробиться к своим, ждал и надеялся, что за нами пришлют самолет. Не пробился и не дождался, тем не менее до последней минуты я оставался со своими бойцами и командирами. С горсткой голодных и измученных красноармейцев мне целый месяц удавалось скрываться в лесах и болотах. Я получил контузию, был ранен в ногу, но уверен, нам все равно удалось бы добраться до своих. Нас выдал немцам один продажный холуй, в доме которого мы остановились передохнуть.

Справедливости ради стоит добавить, что мужеству и стойкости 2-й ударной армии отдавали должное и генерал Манштейн, и многие советские генералы и офицеры, так что здесь Власов нисколько не лукавит.

Держался в лагере Власов с достоинством, к немцам обращался без подобострастия, цену себе знал и тем откровенно гордился. Первоначально он не ставил вопрос о создании освободительной армии из числа военнопленных для участия в боевых действиях на стороне немцев. Считая, что исход войны предрешен в пользу Германии, он видел себя в составе правительства побежденной России, а военнопленных рассматривал в качестве потенциальной силы, которая обеспечит военную поддержку этому правительству.

Воспоминания

«Власов, может быть, и не взялся бы возглавлять РОА, не произойди один случай, — свидетельствовал Кернес в 1946 году на допросе по делу арестованного генерала (что было проявлением большой смелости с его стороны). — Как обычно, в тот вечер мы вчетвером расписали пульку и перекидывались в карты, когда к нам в комнату вошел кто-то из новых партнеров. Прямо с порога он объявил, что, по информации одного из пленных советских офицеров, нарком обороны издал приказ, в котором генерал-лейтенант Власов назван изменником Родины и предателем. Услышав это, генерал швырнул карты, стал, что называется, рвать и метать, обрушивая поток самых грязных ругательств в адрес советского руководства и военного командования. В тот вечер он был крайне удручен и озлоблен. Он громко возмущался, широкими шагами ходил по комнате, не находя себе места. К карточному столику больше не присел, чего прежде с ним не бывало:

— Нет, вы подумайте, как ценят людей в Советской стране, — восклицал он, обращаясь только к одному из карточных партнеров — полковнику Боярскому, очевидно распространяя выдвигавшиеся обвинения и на него. — Ни в грош наши с тобой заслуги. Да у меня десятки лет непорочной службы! Что вы на это скажете? После пленения, в котором я совершенно невиновен и об обстоятельствах которого всегда готов отчитаться, меня поторопились произвести в изменники! Да помилуй Бог!