Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

– Я тоже не знаю, но – я точно знаю, что хороший сюжет – куда более важная вещь, чем все рассуждения о том, как божия коровка вела себя неловко и т. д. Детская литература десятилетиями, если не веками набирает в себя какие-то великие книги. У нас этих великих книг очень мало, практически нет. Поэтому мы находимся в пещерном состоянии. Через сто лет, может, и появятся шесть-семь Ковалей, пять-шесть Олегов Григорьевых, и тогда мы сможем поговорить о каком-то серьёзном багаже.

– То есть получается, что наш потенциал пока – слишком бедный?

– Читать ребёнку почти некого. Ну, быстро прочитали какую-нибудь книжку Коваля – «Недопёска Наполеона Третьего», например, Бориса Житкова, ранее – Чуковского и Маршака. Ещё пара имен – и всё. У нас такого мощного явления, как Кэрролл или Милн – нету. Нам в высшем смысле нужен Маршак не как автор только лишь «Рассеянного» и «Дама сдавала в багаж». Нам нужен некий условный «Маршак» как некое огромное явление, как писатель, создавший не менее двадцати шикарных вещей, вошедших в народный обиход, в непременное чтение подростка. Этого – нет. Нет великих имён. Вот если бы состоялся Заходер в своей полноте, если бы он написал шесть-семь умных, мощных книг! Но и этого не случилось. А случись – может, и была бы у нас полка великих детских книг, как в Англии. И не говорили бы тогда, что детское чтение – это «литературка» при большой литературе.

– Тогда получается печальная вещь. Тогда получается, что мы, по большому счёту, всё ещё в самом начале развития. Во всяком случае – применительно к той аудитории, для которой пишете вы. Если для малышей мы что-то уже накопили, то для шестидесятилетних – ещё пахать и пахать.

– Именно так, наша детская литература пока ещё только начинается. Думаю, это и есть самое главное в нашем разговоре.

– Для вас нынешний год – юбилейный, и мы сердечно поздравляем вас, Эдуард Николаевич. Интересно, а на какой возраст вы сами себя чувствуете?

– Иногда мне кажется, что лет на тридцать. Но на подобные размышления я стараюсь не отвлекаться: слишком много дел и замыслов. И они интересные. Конечно, раньше сил было больше, хотя уйму энергии я потратил на войну с чиновниками от литературы. Вы даже не представляете сколько. Впрочем, Зиновий Гердт всегда говорил, что Успенского придумали на 110 вольт, а включили почему-то на 220. Мне ещё столько всего надо придумать, в работе сейчас несколько проектов, просто головы иной раз не хватает (смеётся). А за поздравление – спасибо.

Беседовал Павел Крючков

За помощь в организации и проведении интервью благодарю заведующего отделом Государственного Литературного музея («Дом-музей Корнея Чуковского в Переделкине») Сергея Васильевича Агапова и постоянного участника (и архивариуса) проекта «В нашу гавань заходили корабли» Алексея Фёдоровича Морозова. Особая благодарность – Анатолию Юрьевичу Галилову.

© «Новый мир» © Павел Крючков

(проект «SEMINARIUM/Детская комната»)

Лев Яковлев

Это не Эдик

(Сноб. Опубликовано 3.12.20)

Поводом к этим разрозненным воспоминаниям послужил фильм «Это Эдик». Он собран из кубиков: из дёргающейся куклы с трагической гримасой (похожей на итальянского Петрушку, который всех подряд дубасит дубинкой), старых фотографий и «говорящих голов». Ничего обидного, просто термин теледокументалистики. Я сам пять лет был такой головой. И головы из фильма говорят, в общем-то, по делу: А. Усачёв, В. Чижиков, Ю. Энтин, Г. Остер, Г. Гладков, Т. Успенская, Е. Успенская, другие. Говорят то, о чём их спрашивает автор фильма. Говорят то, что они думают. И в смысле формы – спецэффекты, компьютерная графика, приёмчики, всё современно и артистично. Но меня очень смущает драматичный сюжет, уж очень всё предсказуемо и… простите, банально.

А именно: 1. Мама не любила Эдика, поэтому он не любил дочку и, вообще, никого. 2. Сам пил, лечился у Столбуна и дочку ему же отдал, на мучения. 3. Пришли большие деньги, и тут же закончилось творчество. 3. Обобрал художника Шварцмана, потому что был жадный-прежадный. 3. Его бросила жена, и он надломился. 4. И всё это привело к разрушению личности, чему доказательство – искорёженная гримасой гомерического страдания кукла.