Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

– Во-первых, так как Михалков и Алексин меня всю жизнь душили, я постепенно написал «в стол» шесть-семь хороших повестей. А когда всё переменилось, стал их потихоньку издавать. И сразу вздохнул, и деньги появились, стал жить нормально. Потом случилась другая беда: грохнулся «Союзмультфильм» и тиражи стали сокращаться. Поначалу, во время перестройки, мои книги шли тиражами по двести-триста тысяч, огромным тиражом вышло и собрание сочинений. Но постепенно это всё плавно стало сходить на нет. И сейчас даже лучшие мои книги печатаются по двадцать тысяч. Вот и «Деревня чебурашей» и «История про Гевейчика, гуттаперчевого человечка» – такие же цифры.

– По нынешним временам они всё равно большие. Но вот очень важный вопрос. Есть такое устойчивое мнение, что детская литература – это как бы маленький заповедник внутри взрослой. Разговоры об этой своеобразной «резервации» не прекращаются. Но ведь «Робинзон Крузо» не был изначально книгой для подростков, «Том Сойер», тоже, по-моему, не задумывался как роман для первоклашек. Что вы думаете об этом мнимом (или не мнимом) разделении на «взрослое» и «детское»?

– Для англичан детская литература ещё важнее, чем взрослая. Все знают «Алису», «Сказки Матушки Гусыни», народные стихи. И относятся к ним с большим уважением. У нас такого нет. Никто никогда не поставит Чуковского рядом с Шолоховым, хотя, по-моему, влияние Чуковского на страну значительно важнее, чем влияние Шолохова.

– Нуждается ли наша детская литература в каком-то «выволакивании» из этой резервации? Надо ли ей помогать, или со временем она поможет себе сама?

– Процесс будет идти очень медленно.

– Но за счёт чего он будет идти, Эдуард Николаевич?

– «Взрослые» кумиры – в массе своей – постепенно исчезают, уходят. А эти герои – остаются. И становятся все важнее и больше.

– Вы меня простите, но крокодил Гена вашего же Жаб Жабыча Сковородкина перешибить, по-моему, всё-таки так и не смог.

– Мы начинаем мельтешить. Смотрите: Агния Барто написала до войны и сразу после все свои знаменитые стихи. И она была очень популярна, а наша страна была тёмная. В то время даже школьники средних классов читали её стихи:

Добивался я упрямо,

Повозился я не зря.– Чудеса, – сказала мамаИ купила снегиря.

Сейчас никакой семиклассник не станет читать стихов, никаких. Стихи перестают читать лет с семи. Но её тогда – читали, страна была отсталая, и в бараках стихи Барто были понятнее, нежели поэзия Пастернака. «Жаб Жабыч» ведь – гораздо более сложная книга, чем история про крокодила и Чебурашку. В нём неизмеримо больше мыслей, важных идей. И если «Гена» – это такая слабенькая проповедь какого-нибудь молодого попа, то в лице Жаб Жабыча перед молодым читателем выступает уже опытный проповедник. Если про Жаб Жабыча сделать грамотный мультфильм, он станет не меньшим героем, чем Гена. Если «Гена» – это, так сказать, «сувенирный вариант», то «Жаб Жабыч» может стать книгой, которую положат под подушку.

– Мне кажется, можно достаточно точно представить два вида детских писателей. Одни, условно говоря, «игровики». Для них важен сюжет, история. Обычно они пишут прозу. Другие – «лирики», они чаще всего – стихотворцы, каким был, скажем, Берестов.

– В конечном итоге вся эта лирика, я думаю, в прошлом. Это такой особый вид литературы, обычно для родителей, которые ностальгируют по своему детству. Конечно, несколько прекрасных стихотворений осталось, но сегодня – именно сегодня! – никакой папа не возьмётся читать своему маленькому сыну лирические стихи.

– Не знаю…