Жила Лиса в избушке

— А родителей не пробовали просить? Пусть маленького вам родят. Малыша, — Ируся с неудобных корточек упала на колени, надевая Валечке сапожки.

Польщенная Валечка свешивала на сторону алый язык, надувала щеки.

— Малыша, малыша! — подхватили дети.

Павел смеялся, нежно обнимая Алю, закатившую глаза на все это представление. Мака, вдруг всерьез опечалившись, теребила ее за локоть: мам, ну мам.

— Что? — Аля стряхнула руку дочери и повернулась к ней, зная, что глаза в глаза Мака не решится произнести немыслимую просьбу. — Ты растянешь мне платье.

Проводив гостей, Аля на кухне возилась с посудой. Павел, облокотившись о косяк, разминал сигарету и уже второй раз рассказывал, как помог пописать рыжему ангелу, посетившему их. В какую-то минуту праздника ангел взял его за руку в коридоре, задрал голову — такая умная! — и сказал “пис-пис”.

— Не кого-нибудь, а меня, представь! Но в туалете — мы уже штанишки сняли — я понял, что забыл совершенно, как это делается. Главное, она же девочка, вот как там приладиться? И я держу ее на весу и стараюсь заглянуть: попадаем? И вдруг сквозь все эти кудри глухим взрослым голосом: не бойся, не бойся! — Павел хохочет. — Я ее чуть не выронил. Я, главное, совершенно не ожидал, что она умеет говорить. Наши-то намного позже заговорили. Дошло, что она поняла мою растерянность и помогла мне?

— В два и восемь вполне сносно говорили, — улыбается Аля, вытирая бокалы. — Иди уже спать. Я еще вискарика тут в чистоте. Мечтала весь вечер.

Долго сидела в полусвете кухни, пытаясь осознать, что же такое необычное случилось сейчас. Лизнув подушечку пальца, Аля собирала кондитерскую разноцветную посыпку, белковую глазурь, свалившуюся с развалин кулича на льняную салфетку, озиралась. Диодный свет вытяжки, теплые огоньки по кухонному периметру. Ну, вот салатники, миски непривычно навалом сушатся на белых полотенцах у раковины — не поместились в посудомойку. Она урчит, плещет, намекая на шум прибоя, уютно перекатывает что-то в своих глубинах. Из форточки тянет первой теплой ночью, влажной пылью, перекрывая тонкий аромат гиацинтов, принесенных одноклассницами. Это хорошо, все очень хорошо, но что-то еще. Какая-то новость, находка, озарившая ее радость, которую она потом потеряла за разговорами и хлопотами, что же это было? Потрескивает лед в квадратном стакане. Ах вот.

Аля задумчиво улыбается и думает, что если перенести гостиную в проходную комнату, где сейчас библиотека и кабинет, то высвободится еще одна большая светлая комната — и туда можно или Маку с Сережей, или этого неведомого малыша, хотя нет, для малыша там, пожалуй, многовато места.

* * *

Она проснулась от раскатов грома. Грохотало отовсюду, а идет дождь или нет — не разобрать спросонья. Поднялась все закрыть, удивляясь на сопящего мужа. В коридоре расслышала ливень.

В кухне он хлестал за подоконник, и на пол уже натекла лужа. Аля, выругавшись, кинулась закрывать стеклопакеты. В гостиной первым делом к эркеру — вдруг, как в прошлый раз, их принесло с тучами, ревущим ветром. Но безмолвные стекла напротив застыли черным камнем, взгляд об них вдребезги.

С закрытыми окнами гроза словно отодвинулась, потише катала свои мускулы. Аля металась между комнатами с тряпками, выкрикивая себе что-то веселое, бесстрашное — небо трещало по белым швам молний. Пока наводила порядок, вымокла до нитки, а еще Аля вдруг поняла, что все время улыбается. Так удивилась, что даже пощупала эту улыбку на мокром лице.

Вскипевший чайник звонко отщелкнул клавишу, звякнул сообщением телефон. Тихо засмеялась в подсвеченный экран.

Так, смеясь, и бежала вниз по лестнице, с удовольствием глядя на пижамные штаны из-под плаща. Только плащ и успела накинуть, а с туфлями, ей показалось, долго возиться. Пяткам колко от бетонных и мусорных крошек, но это ничего — остался один этаж.

Его автомобиль стоял чуть наискосок.

Однажды на Мойке

Ничего привлекательного за окнами такси не было. Плыл большой хмурый город в черно-серых ошметках марта, с раскисшими газонами и собачьим дерьмом на них — да нет, специально она не вглядывалась, но все так и есть, куда ему деваться-то с газонов. Грязные сахаристые сугробы в промелькнувшем парке, прохожие щурятся от ветра. Небо низкое, в быстрых сизых тучах, не безнадежное, нет, иногда проскальзывает между ними первый бледный свет, робко шарит по артритным деревьям на Московском.

— А чё грязища-то такая у вас? — Лара вскинула подбородок в сторону водителя.

На самом деле именины сердца. Целых три дня в Питере, только в понедельник утром домой. Главное, вымогать пришлось обещанное. Коробов выкрикнул в новогоднюю ночь, что пятнадцать совместных лет в Питере празднуем, понтанулся, понятно, ну так и все, пусть отвечает теперь. Лара прятала улыбку в вороте лисьего жакета, тянула носом оттуда духи — сказали, с запахом церковной пыли, — непривычно, конечно, но сейчас самая тема. С напускной скукой взглядывала в окно: ну, Фонтанка, и что?

— Вот в том желтом доме и жил Родион Раскольников. Угол Столярного и Гражданской, — произнес вдруг таксист.