Жили-были…

Населённый пункт Эртиль, небольшая деревенька (так называемые — выселки из Воронежской губернии), есть и по дороге из Токарёвки в Полетаево, но это только деревенька, расположенная на одноимённой речке. А воронежский Эртиль — это город, пусть и небольшой, но город. Деревенька Эртиль находится в группе населённых пунктов разных названий, среди них и поселения, в которых жили наши родственники по линии Зинаиды Сергеевны: Выгловские и Кудиновы. Помню, что мама, да и тётя Шура, её сестра и моя крёстная, часто их так подряд и называла: Корели, Жаворонки (не Жаворонки, я уже выше об этом писал, а Заворонежские выселки), Эртиль, Громушка, ГрязнЫе, Росляи и отдельно — Безукладовка.

В 1929 г. Барановых в Петровском раскулачили, и общаться с ними стало опасно. Поэтому бабушка не смогла поехать на похороны своей матери, Евфимии Андреевны (в 1934 г.), а потом не ездила и на похороны отца, Ивана Николаевича (в 1935 г.). Кроме того, и дедушка в это время уже находился в тюрьме (он был в заключении пять лет, с ноября 1932 по ноябрь 1937 года, об этом выше уже говорилось). Да и брат бабушки, Иван, в это время всё ещё находился в бегах (подробнее об этом — в следующей главе).

Всё хозяйство свалились в её одни руки после ареста в конце осени 1932 года мужа, Василия Васильевича. Она одна осталась хозяйкой. Хотя, конечно, помощь была и со стороны свёкра, которому было за девяносто лет, и со стороны её золовки Василисы (Васёны), шестидесяти лет, да и со стороны уже подросших детей: старшей Антонине было к моменту ареста Василия Васильевича 13 лет, Ивану — 10 лет, Михаилу — 7 лет, Серафиме — 5 лет.

После ареста дедушки и ещё двоих его односельчан из руководства колхоза (Молостова Андрея Кузьмича и Колмакова Григория Андреевича) многие стали забирать свои заявления о вступлении в колхоз (колхоз «Красный Куст» был организован в 1930 году). Так вот, ещё не скрывшийся тогда и остававшийся пока председателем колхоза Мамонтов Фёдор Николаевич сказал бабушке:

— Вера, ты не забирай заявление-то из колхоза. Оставайся.

Бабушка не забрала, и правильно сделала, потому что тем, кто это сделал, потом пришлось отвечать за вредительство и агитацию о выходе из колхоза. Со всеми, кто забрал заявления, а такие нашлись, прилично расправились: их раскулачили, да и сослали из деревни в отдалённые места. А заявления забрали, понятно, хозяйственные семьи, которые ещё надеялись на то, что смогут самостоятельно вести хозяйство, не с убытком для семьи. Как во времена недавнего НЭПа. Тем более, что эти годы были очень голодными, неурожайными. Об этом я подробно писал в главах 5 и 6 («Чекалин Василий Васильевич» и «Чекалин Михаил Васильевич»). Хозяйственные дворы думали, что своими силами им лучше будет справиться с этими бедами, чем всем вместе в неблагополучных колхозах. Надеялись и получить из колхозов своё добро, которое пришлось внести при организации этих хозяйств всего два-три года назад: коров, лошадей, свиней, коз и овец, да и что-то из сельскохозяйственного инвентаря. За это их и наказали.

В колхозе бабушка работала, как это сейчас определяют, — полеводом. Прополка свёклы, подсолнечника, моркови. А самое главное — уборка сахарной свёклы, которая приходится на позднее осеннее время, часто и снег уже выпадает. Уборка заключается в сборе свёклы в бурт после её подпашки плугом (этим занимались чаще мужчины), очистка свёклы от ботвы и земли. От земли надо было очищать практически дочиста, потому что сахарный завод, куда потом эту свёклу отвозили, мог не взять в дальнейшую обработку грязный продукт. Хотя потом её и мыли, но всё равно земля полностью (при том мытье, которое тогда было) не отмывалась.

Стандартный размер участка для чистки — два гектара. Это была норма для всех женщин колхоза, и для рядовых полеводов, и для доярок, а даже для тех, кто не работал в колхозе, а занимался домашними делами. В сталинское время таких, только с домашними делами, не было, поскольку это по Закону считалось тунеядством и преследовалось даже вплоть до тюремного заключения.