Жили-были в Миновском

И вправду, хорошо или плохо, но в их северном краю вовсю разыгралось бабье лето: днем пекло, как в июле, что совсем не помогало идти. Вместо холодных осенних ветров – полная тишина; и ни единого облачка в выбеленном солнцем небе. А вместо золотого листопада – тонкие нежные клочки паутинок.

– Сейчас поспим, – продолжала женщина, – а часа в два ночи разбужу – пойдем, сколько сможем до рассвета.

Когда подошло время, Пашка оглядела подруг: похоже, все чувствовали одно и то же. Вставать не хотелось – все тело гудело и ныло после непривычно долгой ходьбы, но отстать от своих было нельзя.

К утру дошли до леса. Дорога уверенно врезалась в казавшуюся неприступной стену деревьев и терялась за поворотом.

Если бы уставшие девчонки могли думать о чем-то, кроме сна, они оценили бы красоту пейзажа. Исполинские сосны с золотыми от солнечных лучей мощными стволами уходили вверх, насколько хватало взгляда. Легкая дымка тумана застыла в низинах мягкими белыми хлопьями. Травы, папоротники и прошлогодняя хвоя создали причудливый ковер у подножья гордых великанов. И именно туда, в манящее тепло лесной подстилки, были устремлены все глаза, а мозг требовал одного: «Спать».

Поняв, что только очень серьезная причина может заставить девчонок продолжить путь, Евдокия приняла единственно верное решение: все, привал.

Ни у кого не возникло мысли, что хорошо бы соорудить хоть какое-то подобие постели, а уж тем более никто не вспомнил, что в последний раз они ели сутки назад. Услышав заветное «привал», девчонки сошли с дороги и, улегшись в обнимку, провалились в глубокий сон без сновидений.

До Миновского оставались десятки километров, сотни метров, и вот, наконец, из-за пригорка появились крыши крайних домов.

– Батюшки мои, что же это, Пашенька! – запричитала мама, прибежавшая с фермы. Неутомимая малышня, завидев девушку, сразу помчалась с доброй вестью к тете Маше.

– Худая какая, да ты откуда, мы и не ждали еще вас? – Засыпала она вопросами дочку. – Голодная, небось, сейчас накормлю, накупаю, посиди пока.

Пашка молчала, и только легкая улыбка, осветившая ее изможденное лицо, показывала, что она все слышит и понимает, просто не находит в себе сил ответить.

Девушка непривычно вытянулась на чистых простынях и лежала тихо-тихо, прислушиваясь к знакомым звукам и запахам. Мама рассказывала последние новости, где-то на улице гудело возвращавшееся с пастбища стадо, под полом возились птицы… «Все хорошо, все спокойно, я дома», – последняя мысль растаяла в уставшей Пашиной головке, и она погрузилась в долгий спасительный сон. Ничто не могло помешать ей: ни громкие речи, ни звук колокола, собиравшего бригаду для распределения работ, ни призывное мычание Красотки, желавшей, чтобы ее поскорее подоили.

Более суток прошло, прежде чем она проснулась. Дома никого не было. В такое время все работают кроме глубоких стариков да малых детей. Пашка встала, убрала постель, быстро собралась и вышла во двор.

День выдался ясный, погожий, и ей сразу очень-очень захотелось увидеть Василька. Добрался ли он до дома? Все ли у него в порядке?

Прикрыв поплотнее дверь, девушка уверенно зашагала по дороге в Степаньково. На полях убирали последний урожай, и знакомые радостно приветствовали ее. А она шла и улыбалась, представляя свою встречу с милым, его синие васильковые глаза и то удивленно-радостное выражение, которое непременно осенит его лицо при виде Паши, и которое так забавляло ее.

Ветра почти не было, теплый ласковый воздух приятно согревал тело, и было почти что жаль, что дорога закончилась. Она уже различала дом, в котором ее любили и ждали почти с той же силой, что и у родного очага. Тонкая рябинка, колодезный журавль… Правда, не было неугомонной детворы во дворе – младших братишек и сестренок Василия. Слишком тихо и безлюдно – и это немного настораживало.

Паша открыла тяжелую дверь и вдохнула прохладу полутемной горницы.

– Добрый день, – как всегда поприветствовала она невидимых пока хозяев.

Навстречу ей вышла Настёна – старшая девочка, почти ровесница самой Прасковье.

– Пашенька, ты? – казалось, она была чему-то удивлена.

– Да, а кого ты ждешь, Настя, – улыбнулась она.

– А Василька нет.

– Да я подожду, – раньше Настёну никогда не смущало ее общество, – а что ты такая задумчивая?

– Ждать-то долго придется, – девушка взглянула на подругу такими же синими, как у брата, глазами, помолчала, как будто готовилась к чему-то… – На войну Василька забрали.

На лице Пашки все еще оставалась та радостная открытая улыбка, с которой она спешила на свидание, а сердце уже стучало в такт страшному слову: «ВОЙНА». Вот она добралась и до нее.

Покров

1942 год

– Поберегись, бабоньки!

Затрещала, вскрикнула навзрыд стройная сосна и, сперва медленно, а потом жутко быстро легла на молодую поросль.

– И хорошо, и управили тебя, милая, – как к живой обратилась к ней старшая, Евдокия Ильинична, – завтра ветки обрубать станем, а то темно уж.

– А мы ж завтра домой, али поменялось чего? – забеспокоилась молоденькая Верочка.

– Домой, домой, вот сменщиков дождемся, и отправимся.