Жить для возвращения

Все сорвалось. Машина Леваневского оказалась чудовищно перегружена: Сталин направлял президенту Рузвельту обильные дары (русские меха, бочонки с русской икрой), для пассажира, даже именитого, места не нашлось. Хочется кощунственно воскликнуть: «А жаль!»… В самом деле, полети он тогда, в августе 1937-го, он бы погиб вместе с экипажем, и его имя наверняка было бы присвоено Арктическому институту, осталось бы в истории, совсем иначе сложилась бы судьба его родных и близких. И, самое главное, ему не пришлось бы пережить ужаса 1937–1938 годов, гибель во льдах избавила бы его от физических и нравственных страданий. Все, однако, вышло по-иному, и летом 1937 года Самойлович отправился в очередную, двадцать первую по счету, экспедицию на борту ледокольного парохода «Садко». Думал ли он, что эта экспедиция — последняя?

Она оказалась и последней, и самой нервной, и самой трудной, да к тому же вылилась в зимовку, первую в жизни директора Арктического института полярную зимовку. Исключительно суровые ледовые условия на Северном морском пути, халатность, некомпетентность и головотяпство, столь характерные для начальников-выдвиженцев всех рангов, занимавших стремительно освобождающиеся места репрессированных специалистов, отсутствие полноценной ледовой разведки (вся полярная авиация была брошена на поиски исчезнувшего самолета Леваневского) — вот что, в первом приближении, привело к катастрофе на трассе. Здесь осенью 1937 года вынужденно зазимовал практически весь транспортный и исследовательский флот Главсевморпути — около тридцати ледоколов и судов. В их числе — «Садко» с экспедицией Самойловича на борту.

Окончательно масштабы бедствия выявились в октябре, когда в Арктику пришла настоящая зима. Все попытки «Садко» и находившихся рядом двух других ледокольных пароходов, «Г. Седова» и «Малыгина», выбраться изо льдов в районе Новосибирских островов оказались тщетными. С Большой же земли на суда поступали феноменальные по бестолковости и безответственности радиораспоряжения. По единодушному требованию капитанов и экипажей трех зазимовавших бок о бок судов, профессор Самойлович был назначен руководителем огромного по меркам Арктики коллектива в 217 человек как «самый авторитетный для всего личного состава». Состав же тот был весьма разнообразным: моряки, сотрудники экспедиции, студенты-гидрографы, проходившие в Ледовитом океане производственную практику. Были там и женщины, и люди пожилые, с обострившимися во время зимовки болезнями, для которых вынужденная зимовка обернулась неприятным сюрпризом. К тому же велика была угроза потерять под натиском льдов суда, как это случилось с «Челюскиным».

Начальнику «Лагеря трех кораблей», как стали величать эту необычную дрейфующую экспедицию, удалось так организовать быт и работу, поселить в сердцах зимовщиков столько надежды и уверенности в счастливом исходе дрейфа, что за все время у них не пострадал ни один человек, не случилось ни единой крупной неприятности. При этом научный коллектив выполнил огромный объем исследований, какой не грезился арктическим экспедициям прошлого, за исключением, разве что, уникального дрейфа нансеновского «Фрама» в 1893–1896 годах.

Рудольфу Лазаревичу, безусловно, приходилось куда тяжелее, чем любому из участников экспедиции: на него давил груз забот и ответственности, а ему уже подходило к шестидесяти, участились сердечные приступы. Но это не шло ни в какое сравнение с тревогами иного рода: неизбежно возникали мысли о ближайшем будущем, о возвращении на Большую землю, где, как становилось все более ясно, их отнюдь не ждала триумфальная встреча. Из радиосводок, долетавших до Центральной Арктики, куда неумолимый дрейф уносил замерзший караван, следовало, что кое-кто из столичного руководства не прочь списать вопиющий провал летней навигации именно на тех, кто бедствовал сейчас во льдах. Читай — на Самойловича.

Весной 1938 года на трех тяжелых четырехмоторных самолетах началась эвакуация большей части зимовщиков на материк. В лагере оставались лишь тридцать три человека, чьей обязанностью было подготовить суда к лету, к началу их вывода изо льдов с помощью единственного не застрявшего в Арктике на зиму ледокола «Ермак». Самойлович не раз обращался в Москву с просьбой оставить его на «Садко» до полного завершения операции, но ему вежливо отвечали, что интересы Арктического института требуют присутствия директора в Ленинграде. Уже это не могло не настораживать, а когда в лагерь стали прилетать самолеты, ситуация предельно прояснилась. По тому, как старательно прятали глаза летчики, среди которых у Самойловича было много давних друзей, по их намекам и недомолвкам Рудольф Лазаревич окончательно убедился в основательности самых мрачных своих прогнозов.