Жить для возвращения

Работа наша была несложной, но, как нередко повторял Сережа, «всякая экспедиция, даже подмосковная, это — тяжкий труд». Безусловно, романтика куда как благородна и сладостна, она, что бы там ни говорили скептики, не тускнеет с годами, однако любая, самая захватывающая экспедиция живет все же не романтикой, и уж, конечно, не ею одной. Мы бурили вручную скважины в мерзлоте, которую тогда еще называли вечной (через несколько лет родится громоздкий термин «многолетнемерзлые грунты», а саму науку станут называть «геокриологией»). Трое-четверо рабочих, напрягшись, словно волы или лошади, ходили по часовой стрелке вокруг бурового «снаряда», сантиметр за сантиметром вдавливая его наконечник, так называемую «ложку» со сверхпрочной победитовой коронкой, в твердокаменный льдистый монолит.

После проходки каждых двадцати-тридцати сантиметров грунта всю арматуру поднимали на поверхность, и я выковыривал содержимое «ложки» до последней крупинки, чтобы рассовать его по круглым алюминиевым баночкам-бюксам. Повторное взвешивание натурального и высушенного грунта позволяло определить количество льда в мерзлой породе. На мне лежало также подробное описание состава, цвета, слоистости грунта, я должен был без промедления определять, песок это или супесь, глина или суглинок. Без дружеских советов опытных буровиков-рабочих вряд ли бы мне удалось справиться с этим делом, хотя я успел прослушать в университете курс почвоведения, курс мерзлотоведения, пройти многочисленные учебные практики.

Большим знатоком мерзлотных премудростей был Степан Бутавтас, штатный буровой мастер Игаркской научной станции, пробуривший на своем веку не одну сотню скважин. Он — один из пяти с лишним тысяч литовцев, принудительно доставленных перед войной в Игарку после «добровольного» вхождения прибалтийских республик в дружную семью народов-братьев и сестер. Сколько их погибло на енисейском лесоповале, замерзло в зверском заполярном климате, умерло от недоедания и болезней! Лишь единицам посчастливилось устроиться более или менее сносно. Степана Бутавтаса на мерзлотной станции ценили за приветливость, добродушие и исполнительность.

Под стать ему были и двое рядовых рабочих, Горяев и Негодяев. Отменные трудяги, трезвые и совестливые люди, они обладали великим чувством человеческого достоинства, которое так и не смогли истребить в них те, кто раскулачивал их семьи на Алтае, кто выслал их в начале 30-х годов на Крайний Север, на погибель. А они взяли и не погибли!

Каждую скважину мы старались заглубить метров на пятнадцать, на что уходило по нескольку рабочих дней. Всесторонне обработав такую дырку в мерзлоте и оставив в ней висеть гирлянду термометров, мы пешком либо в лодке перебирались на другой участок, отыскивая места поразнообразнее, сменяя лесотундровый ландшафт на тундровое болото, а его — на высокий, хорошо продуваемый берег Озера. В итоге создавалась карта вечной мерзлоты обширного района, дополняемая описаниями, которые делали во время двух-трехсуточных маршрутов Сергей и Калерия. Меня, как я ни просился с ними в походы, ни разу не взяли — мое место было на скважине.

Люто донимали комары и мошка (она же гнус). Местная летающая нечисть по своей беспощадности не шла ни в какое сравнение с той, с которой мне уже пришлось свести знакомство в Хибинах. Накомарник почти не спасал: при работе на скважине долго выдержать его невозможно, начинаешь задыхаться — ведь ручное бурение требует недюжинных усилий. А стоило хотя бы на секунду сбросить его, как в твою потную пылающую физиономию вцеплялись, вгрызались, вбуравливались миллионы этих крылатых зверей!

Выручал дым костра, однако и тут имелись свои тонкости. Во-первых, крайне велика была угроза пожара, и мы-таки спалили солидный, в несколько гектаров, кусок территории. В зоне вечной мерзлоты особая опасность заключается в том, что пожар, до поры невидимый, медленно тлеет в самом верхнем, оттаявшем за лето так называемом деятельном слое — в нижней части толстой моховой подушки. Низкотемпературная мерзлота не дает огню опуститься, и пламя неудержимо распространяется по обширной площади, испепеляя наиболее ценный, жизнесодержащий верхний горизонт. А во-вторых, дым помогает лишь тогда, когда ты весь окутан им, стоит чуть развернуться, чтобы глотнуть свежего воздуха, — и тебя тотчас облепляет осатаневшее комарье, и в кружке с чаем (миске с супом либо кашей) мгновенно формируется сантиметровый слой заживо сварившихся тварей!

Ну, а уж против мошки вообще нет никаких средств. Она забирается в глубины одежд, в мельчайшие складки на теле, обкусывает локтевые суставы, ноги под коленями. Даже если бы имелись тонны диметилфталата, это вряд ли избавило бы нас от изуверских пыток, творимых гнусом.

Лежу в палате, распластанный, как лягушка, под «лампочками Ильича», жду дня операции. Привезли ко мне старушенцию-гомеопатку, но та скоренько от меня отказалась:

— Случай-то уж больно запущенный, мы такую гангрену лечить не беремся, да и хирурги, право слово, навряд ли преуспеют.