Житие Дон Кихота и Санчо

О таинственное могущество веры, которая выстоит под натиском всех разочарований! О тайны санчопансовской веры, которая верует, не веря, которая, видя, слыша, понимая и объявляя, что черное есть черное, все же понуждает того, кто ее, веру эту, в себе копит, чувствовать, действовать и надеяться так, словно черное белым–бело! Из всего этого нам следует сделать вывод, что Санчо жил, чувствовал, действовал и надеялся, зачарованный странной силой, и сила эта вела Санчо и направляла вопреки свидетельствам его зрения и слуха; и вся жизнь его была медленной самоотдачей во власть этой веры, кихотовской и кихотизирующей. Таким‑то образом, когда Санчо вообразил, что обманывает своего господина, оказалось, что это сам он обманулся и сделался орудием околдования Дульсинеи самым истинным и подлинным образом.

Вера Санчо в Дон Кихота не была мертвой, иначе сказать, обманчивой верой, что покоится на неведении, то не была вера угольщика,¹²⁹

ни тем более вера цирюльника, покоящаяся на восьми реалах. Напротив, то была истинная вера и живая, вера, питающаяся сомнениями. Ибо лишь сомневающиеся верят по–настоящему, тот же, кто не ведает ни сомнений, ни соблазнов, покушающихся на его веру, по–настоящему не верит. Истинная вера держится на сомнении; пища ее — сомнения, ими живет она и всечасно сама себя завоевывает, подобно тому как истинная жизнь держится на смерти и сама себя всеминутно обновляет, потому что жизнь есть непрерывное созидание. Жизнь, которая не таила бы в себе смерти, которая только копила бы непрерывно, ничего не тратя, была бы всего лишь вечной смертью, покоем камня. Кто не умирает, тот не живет; не живут те, кто не умирает ежеминутно, чтобы тут же воскреснуть; и кто не сомневается, тот не верит. Вера держится тем, что разрешает сомнения; а если, разрешив одни, порождает тем самым другие, то, в конце концов, разрешает и эти последние.

Санчо видел, что его господин совершает безумства, что мельницы это мельницы и никакие не великаны, что неотесанная мужичка, которая повстречается им близ Тобосо, не только не Дульсинея Тобосская, но даже не Альдонса Лоренсо, но при всем том верил своему господину, и верил в своего господина, и верил в Дульсинею Тобосскую, и в конце концов, как мы увидим, уверовал в то, что она заколдована. Твоя вера, Санчо, и есть вера в полном смысле слова, не чета вере того, кто говорит, что принимает некую догму, а сам не понимает даже буквы ее, не то что духа; случается даже, что и знать ее не знает; твоя вера и есть вера, не в пример вере угольщика, утверждающего, что правда — это то, что написано в одной книге, которой он не читал, потому что читать не умеет, да и не знает, о чем в той книге говорится. Ты, Санчо, как нельзя лучше понимал своего господина, ибо все речи, что вел он с тобою, были очень ясные и очень понятные; и все же ты видел, что глаза твои говорят тебе совсем иное, и подозревал, что господин твой заговаривается, поскольку безумен, и ты сомневался в том, что увидишь то, что видит он, и вопреки всему верил Рыцарю, ибо следовал за ним путями его. И когда разум твой говорил «нет», сердце твое говорило «да», и воля твоя вела тебя вопреки рассудку твоему и повинуясь вере твоей.

В том и состоит плодотворная и спасительная вера, чтобы велась борьба меж разумом и сердцем, меж чувством и рассудком, чтобы чувство говорило «да», когда разум говорит «нет», и наоборот; в этом, а вовсе не в том, чтобы привести их к согласию; по крайней мере, для Санчо и ему подобных. И даже для Дон Кихотов, ибо, как мы увидим, и Дон Кихот подчас сомневался. И да не усомнимся мы сами в том, что очами плоти Дон Кихот видел мельницы как мельницы, а постоялые дворы как постоялые дворы¹³⁰

и что в глубине души признавал реальность видимого мира — хоть и реальность всего лишь видимую — но в эту реальность он вкладывал субстанциальный мир своей веры. И лучшее тому доказательство — великолепный диалог меж ним и Санчо Пансой, когда сей последний вернулся в горы Сьерра–Морены дать своему господину отчет о посещении Дульсинеи. Безумец, как правило, проникновенный комедиант, он принимает комедию всерьез, но не обманывается и, исполняя роль Бога, короля либо зверя, отлично знает, что он не Бог, не король и не зверь. И разве не безумец всяк, кто принимает мир всерьез? И разве не следовало бы всем нам быть безумцами?

И тут мы добрались до самого грустного момента в истории Дон Кихота Ламанчского, когда в душе его потерпел поражение Алонсо Кихано Добрый.