Житие Дон Кихота и Санчо

Случилось, стало быть, так, что когда Санчо собрался возвратиться к своему господину, он увидел трех крестьянок, выехавших из Тобосо на ослах или ослицах; и он представил их Дон Кихоту как Дульсинею и двух ее прислужниц и сказал Дон Кихоту, что они едут к нему навстречу. «Боже милосердный! — воскликнул Дон Кихот. — Что говоришь ты, друг Санчо? Смотри, не обманывай меня и не пытайся ложной радостью облегчить мою неподдельную печаль». «Да какой мне прок обманывать вашу милость, — возразил Санчо…». Выехали они на дорогу, увидел Рыцарь всего лишь трех крестьянок, оруженосец упорно утверждал, что это Дульсинея и ее прислужницы, господин его, вопреки своему обыкновению, упорно верил свидетельству чувств своих, и Санчо с Дон Кихотом обменялись ролями, хотя бы по видимости.

Эпизод с околдованием Дульсинеи производит впечатление самое печальное. Санчо разыграл свою комедию: схватил за уздечку осла одной из крестьянок, упал на колени и обратился к ней с речью, которую для нас сохранила история. Дон Кихот взирал вытаращенными глазами и помутившимся взором на ту, кого Санчо именовал королевой и госпожою и в ком он, Дон Кихот, вознадеялся узреть Дульсинею, а Алонсо Кихано, затаившийся в глубине души его, надеялся увидеть Альдонсу Лоренсо, по которой безмолвно вздыхал двенадцать Лет и лишь четырежды насладился ее созерцанием. Дон Кихот преклонил колена и устремил вытаращенные глаза с помутившимся взором на ту, кого Санчо именовал королевой и госпожою; но видел перед собой «всего только крестьянскую девушку, довольно некрасивую, круглолицую и курносую». Вот, о Рыцарь, твой Санчо, воплощение человечества, твой спутник и вожатый, являет тебя очам Славы, по коей ты столько вздыхал, а ты видишь в ней всего только крестьянскую девушку, и довольно некрасивую.

Но это еще не самое грустное, самое грустное в этом эпизоде вот что: если Дон Кихот не видел свою Дульсинею, то бедняга Алонсо Кихано Добрый не видел свою Альдонсу. Двенадцать лет он мучился в одиночестве, за двенадцать лет так и не смог одолеть властвовавшую над ним застенчивость, двенадцать лет надеялся на невозможное, и оттого, что невозможное, еще более желанное, — надеялся на то, что Альдонса, его Альдонса, заметит, чудо из чудес, любовь своего Алонсо и придет к нему; двенадцать лет мечтал о невозможном, пытаясь чтением рыцарских романов заглушить голос всевластной любви; и вот теперь, когда он, благодарение Богу, сошел с ума, совладал со своей стыдливостью, и невозможное свершается, и он получит награду за свое безумие, вот теперь… теперь такое! Сколь свято, сладостно, искупительно бывает обычно безумие! Сойдя с ума, Алонсо Кихано, по милости Господа, сострадающего добрым, пробился на свет из мучительной коры своей робости, робости деревенского идальго, осмелился написать своей Альдонсе, хоть и обратившись к Дульсинее; и вот в награду сама Дульсинея едет из Тобосо, дабы с ним повстречаться. По милости его безумия, невозможное свершилось. По прошествии двенадцати лет!

О миг высшего счастия, такой долгожданный! «Боже милосердный! Что говоришь ты, друг Санчо?» Теперь наконец безумие его искупится, теперь омоется он в потоке слез счастья; теперь обретет он награду за то, что уповал на невозможное! И подумать, какая мгла безумия развеялась бы от одного взгляда любви!

«Не пытайся ложной радостью облегчить мою неподдельную печаль». Поразмыслим же над тем, что значит облегчить печаль Дон Кихота, печаль, накопившуюся за двенадцать лет, печаль его безумия. Вы что же, полагаете, что Алонсо Добрый не сознавал, что безумен, не воспринимал свое безумие как единственное лекарство от любви, как дар милосердия Божия? При вести, что безумие это принесло плоды, сердце Рыцаря встрепенулось, и он пожаловал Санчо в награду за добрые и нежданные вести лучший трофей, который захватит в первом же приключении, «а если этого тебе недостаточно, я жалую тебе жеребят, которые родятся от трех моих кобыл, — ты ведь знаешь, что они на общественном выгоне в нашем селе и скоро должны ожеребиться». Итак, в награду за добрую весть о прибытии Дульсинеи Дон Кихот сулит оруженосцу добычу странствующего рыцаря, трофей, который он захватит в первом же приключении, но потом в нем пробуждается Алонсо Кихано, и на радостях, ибо сердце его переполнено блаженством, оттого что вот–вот появится Альдонса, идальго сулит оруженосцу уже не трофей, добытый в приключении, а часть своего достояния, жеребят от своих кобыл. Не явствует ли из этого, что любовь извлекает из глубин на поверхность Донкихотова безумия безумие Алонсо Кихано?