Житие Дон Кихота и Санчо

И вот, потерпев поражение, злокозненный Карраско поклялся отомстить Дон Кихоту и пересчитать ему ребра дубинкой — помешательство стократ безрассуднее, чем помешательство нашего идальго, и куда более вопиющее, — по сути дела помешательство благоразумного человека, поддавшегося страсти, а помешательство такого рода хуже и вредоноснее всякого иного. Сам‑то бакалавр говаривал, что «безумец поневоле всегда таковым и останется, а добровольный безумец может стать здравомыслящим, когда ему вздумается».

Но подите‑ка сюда, сеньор бакалавр, удостоившийся степени в Саламанке, подите сюда и скажите: какое безумие хуже — то, которое рождается в голове, или то, которое укореняется в сердце: недуг воображения или недуг, извращающий побуждение? У того, кто намеренно либо по своей воле становится безумцем, воля либо больная, либо извращенная, и лекарство от этой болезни хуже тех, что помогают при болезнях разума; а у тех, чей рассудок, подобно вашему, зачерствел в глумливом благоразумии и к тому же набит банальностями схоластической премудрости, усвоенной в Саламанке, воля обычно подвержена безумию, порожденному дурными страстями: злостью, гордыней, завистью. И впрямь, какая была у Самсона Карраско причина рваться в бой с Дон Кихотом?

«Разве я когда‑нибудь был его врагом? Разве дал ему повод ненавидеть меня? Разве я его соперник? И разве был он когда‑нибудь воином, чтобы завидовать славе, которую я снискал себе в военном деле?» — говорил Дон Кихот.¹³³

Да, великодушный Рыцарь, да; ты был и пребудешь ему врагом, как всякий героический и великодушный рыцарь пребудет врагом всякого глумливого и косного бакалавра; ты дал ему повод ненавидеть тебя, ибо безумными своими подвигами ты снискал себе славу, которой он никогда не добился бы своими благоразумными штудиями и своими саламанкскими бакалаврствова- ниями; и ты был ему соперником, и он тебе завидовал. И хотя объявил он, — а может быть, и сам тому верил, — что вышел в бой с намерением вернуть тебя на узкую стезю благоразумия, истинной причиной, его побудившей, хотя сам он, может статься, того не заметил, было желание связать собственное имя с твоим и вместе с тобою попасть на уста славе, чего он и добился.

А может, еще хотелось ему, чтобы слух о геройском его подвиге дошел до ушей Касильды из Андалусии, под окном которой проводил он бессонные ночи на какой‑то из улиц Саламанки и которую облек звучным именем Ка- сильдеи Вандальской? И не случалось ли ему слышать, с каким восхищением говорила о тебе Касильда, успевшая прочесть первую часть твоей истории? Все может быть.

Но Рыцарь победил бакалавра, дабы тот постиг, что великодушное безумие одаривает решимостью и пылкостью куда щедрее, чем жалкое глумливое благоразумие, и, главное, дабы ты, милейший бакалавр, удостоившийся степени в Са- ламанке, усвоил: «Quod Natura поп dat, Salamanca поп praestat» («Чего не дает природа, того не одолжит Саламанка») — старая истина, живущая наперекор надменному девизу на гербе древнего университета, а девиз сей гласит: «Omnium scientarum princeps, Salamanca docet» («Саламанка учит сути всех наук»).

Главы XVI и XVII

о том, что произошло между Дон Кихотом и одним разумным рыцарем из Ламанчи, и в которой обнаруживается, до какого последнего и крайнего предела могло дойти и дошло неслыханное мужество Дон Кихота в благополучно законченном им приключении со львами

После вышеописанного приключения Дон Кихоту повстречался благоразумнейший дон Диего де Миранда, и во время совместного путешествия столкнулись они с повозками, в которых везли львов. Тут‑то и произошло то самое приключение со львами, потрясающее и еще не воспетое должным образом; тогда‑то и прозвучало из уст Дон Кихота бессмертное восклицание: «Итак, значит, львята? На меня — львята, да еще в такую минуту? Клянусь Богом, сеньоры, пославшие их сюда, сейчас увидят, такой ли я человек, чтобы убояться львов!» Хотел было дон Диего убедить нашего Рыцаря, что львам и во сне не снилось на него нападать, но Дон Кихот отделался от него, заявив, что знает, кому посланы эти сеньоры львы, ему или не ему; и, обратясь к надсмотрщику за львами, пригрозил тому расправой, если не отворит клеток. Попросил надсмотрщик Дон Кихота, чтобы позволил ему сперва распрячь мулов и укрыться с ними в безопасности, и ответил Дон Кихот: «О маловерный! (…) ну, слезай на землю, распрягай и поступай, как знаешь…».

Изумительный подвиг! Тут явил Дон Кихот невиданную отвагу, притом отвагу как таковую, без цели и повода, отвагу в чистейшем и беспримесном виде! Не в том ли было дело, что покуда Дон Кихот жаждал выказать таким способом свое мужество, под его личиной бедняга Алонсо Добрый, терзаемый разочарованием из‑за того, что так и не встретился с обожаемой Альдонсой, искал смерти от львиных когтей и клыков, смерти менее мучительной, чем то умирание, которым всеминутно истязала его несчастная любовь?