Житие Дон Кихота и Санчо

По этой причине ни от просьб, ни от уговоров толку не было, Дон Кихот спешился, «ибо он опасался, как бы вид львов не устрашил Росинанта (…) отбросил копье, схватил щит, обнажил меч и медленным шагом, с изумительной отвагой и душевной твердостью направился прямо к клетке, поручив себя сначала Богу, а затем своей госпоже Дульсинее». Беспримерная храбрость, вызывающая слова восхищения у самого летописца. Когда же клетка была отворена, «первым его (льва) движением было повернуться в клетке, в которой он был заключен, раскинуть лапы и потянуться всем телом; затем он открыл пасть, медленно зевнул, высунул язык длиною почти в две пяди и облизал себе глаза и всю морду; сделав это, он выставил голову из клетки и огляделся по сторонам глазами, сверкавшими, как угли; его вид и движения могли ужаснуть само бесстрашие, и тем не менее Дон Кихот внимательно всматривался в него и желал, чтобы лев поскорее выпрыгнул из повозки и вступил с ним в рукопашный бой, ибо Рыцарь наш был уверен, что изрубит его в мелкие куски», но, может статься, в это же время бедный Алонсо Добрый надеялся, что в лапах зверя найдут конец страдания его несчастного истерзанного сердца, и тогда образ Альдонсы, по которой вздыхал он двенадцать лет, покинет его навсегда.

«Однако благородный лев был более вежлив, чем дерзок; он не обратил внимания на ребяческий задор Дон Кихота, поглядел, как было уже сказано, по сторонам, повернулся и показал нашему Рыцарю свои задние части, затем спокойно и невозмутимо снова растянулся в клетке…».

Ах, будь ты неладен, Сид Амет Бененхели или кто там, кто описал сей подвиг и понял его столь убого! Такое впечатление, что ты повествовал под диктовку нашептывавшего тебе на ухо завистливого бакалавра Самсона Карраско. Нет, было не так: по правде, лев и впрямь устрашился, а вернее сказать, устыдился при виде бесстрашия нашего Рыцаря, ибо с соизволения Божия дикие звери ощущают живее, чем люди, присутствие веры с ее необоримой мощью. А разве не могло быть и так, что лев, грезивший в те поры о львице, возлежавшей где‑то в песках пустыни под пальмою, узрел Альдонсу Лоренсо в сердце Рыцаря? Разве не могло быть так, что зверь постиг любовь человека на собственном своем опыте, и потому испытал почтение и устыдился?

Нет, лев не должен был и не мог глумиться над Дон Кихотом, ибо не человеком он был, а львом, хищники же, будучи таковыми от природы, никогда ни над кем не глумятся, ибо воля их не испорчена первородным грехом. Животные цельны в своей серьезности и искренности, им чужды глумливость и злокозненность. Животные не удостаиваются степени бакалавра ни в Саламанке, ни в каком‑либо ином месте, ибо им довольно того, что дает им природа.

Нет, на самом деле лев, который сидел в клетке, как довелось и Дон Кихоту, при виде Рыцаря устыдился; и что так оно и должно было быть, доказывается и подтверждается тем обстоятельством, что в другом случае и за много веков перед тем другой лев также устыдился пред другим доблестным рыцарем по имени Сид Руй Диас де Бивар, как о том повествуется в старом предании («Песнь о моем Сиде», стихи 2278—2301). Говорится там, что когда Сид был в Валенсии купно со своими зятьями, Каррьонскими инфантами, прилег он на скамью и уснул; и вот высвободился из сетей лев и нагнал страху на весь двор. «Проснулся тот, кто рожден в добрый час», и при виде происходившего

Оперся на локоть мой Сид и встал, Пошел на льва с плащом на плечах. Устыдился лев, его увидав. Поник головой, перестал рычать. Взял за гриву его мой Сид де Бивар, В клетку отвел и запер опять.

(стихи 2296—2301)

Точно так же и пред Дон Кихотом, новым Сидом Кампеадором, «устыдился» лев, и был он, вполне возможно, одним из тех двух львов, что ныне изображены на нашем испанском гербе; а другой лев — тот, что устыдился пред самим Сидом.

Дон Кихот стал было настаивать, чтобы надсмотрщик разозлил льва, но тот отговорил Рыцаря. Вот тогда‑то Дон Кихот и произнес исполненные глубочайшего смысла слова: «Волшебники могут лишить меня удачи, но отнять у меня мужество и отвагу им не под силу». А что еще требуется?