Жизнь адмирала Нахимова

- Ежели французы прошли-с на Бахчисарайскую дорогу, то князь от нас отрезан, - сурово напоминает Нахимов и сосредоточенно ведет карандашом по плану Севастополя. Он ставит жирный крест у здания театра. Это точка, от которой почти одинаково близко ко всем бастионам. Здесь сосредоточился резерв... Эту точку для сборов по тревоге выбирали они с Корниловым еще в январе.

- Костырев, - подзывает Нахимов адъютанта. - Передайте сигналы на корабли, чтобы мичманы явились за приказом...

- О чем приказ, Павел Степанович? Что вы решили? - беспокоится Моллер.

- Какой приказ? - тоже справляется лейтенант.

- Садитесь, продиктую.

Нахимов, не отвечая генералу, подходит к окну и прислоняется пылающим лбом к холодному стеклу. Твердо и раздельно говорит:

- Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизона; - я в необходимости нахожусь аатонахь суда вверенной мне эскадры, а оставшиеся на них команды с абордажным оружием присоединить к гарнизону. Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый из них будет драться, как герой...

- Как герой, - повторяет Костырев.

Павел Степанович продолжает стоять, упираясь лбом в стекло. Оно затуманилось, стало влажным, и корабли посерели, стройные могучие крепости, для которых Севастопольский рейд превратился в ловушку. А может быть, сжечь? Навесить на борта смоляные кранцы и устроить иллюминацию, чтобы чертям стало страшно. Нет, огонь может перекатиться на город. Пусть спокойно идут на дно.

- Добавьте еще: нас соберется до трех тысяч. Сборный пункт на Театральной площади.

Моллер растерянно обмахивается платком. С кучкой матросов сумасшедший моряк хочет отразить неприятеля, расколотившего главные силы армии. И он должен участвовать в таком скандально-дерзком предприятии.

- Ах, ваше превосходительство, вы приняли геройское решение. Я буду свидетельствовать его величеству! - восклицает Моллер, и легкие слезы катятся по жирным щекам. - Мы отдадим свои жизни за веру, царя и отечество.

К счастью, крайнее решение Павла Степановича можно не выполнять. Англо-французы делают чересчур осторожные рекогносцировки и не догадываются, что город легко взять открытой атакой. Они медленно устраиваются между Черной речкой и Балаклавой. А Корнилов и Тотлебен, обнаружив исчезновение перед собой неприятеля, переходят на Южную сторону с десятью флотскими экипажами и несколькими армейскими батальонами.

Всего несколько дней Павел Степанович не видал Владимира Алексеевича, но кажется, что прошло много лет. Совсем другой Корнилов, постаревший, с горькой складкой у сжатого рта, с каким-то новым знанием жизни в глазах.

"Прозрел", - думает Павел Степанович.

А Корнилов, как только они остаются вдвоем, порывисто сжимает руки старшего друга.

- Вам одному могу поверить то, что для сына пишу... Стыжусь всей жизни своей...

- Зачем же, Владимир Алексеевич!

- Да, да, стыжусь легкомыслия своего, барской веры в ум нашей аристократии; в того же Меншикова разве не был влюблен?! Еще после Альмы жалел негодяя. Он - подлец, он - изменник. Где он с армией? О войсках Меншикова сейчас ни слуху ни духу. Что ожидать в этих условиях, кроме позора? С мизерным войском, разбросанным по огромной территории, при укреплениях, кой-как созданных в две недели, что сделаем? Князь должен дать отчет России в гибели города...

- Но мы не отдадим его. Вы не отдадите, - с силой внушает Нахимов.

Корнилов поднимает голову, но сразу потухает огонь в его глазах.

- Ах, хотелось бы верить, что восторгом спасемся. Я знаю - войско кипит отвагою. Но все это может только увеличить резню. Если бы я догадался, что князь способен на изменнический поступок, конечно, никогда не согласился бы затоплять корабли; лучше бы вышел дать сражение двойному числу врагов.

В свою очередь Павел Степанович сжимает и трясет нервные руки Корнилова, решительно подводит его к дивану.

- Вы устали, голубчик. И сами не знаете, что в вас сила наша, что с вашим руководством мы вдвое увеличим наше сопротивление. Отбросьте бесплодные рассуждения и продолжайте трудиться, как трудитесь все эти дни. Вы сделали крепостью Северную сторону, сделаете такими Южную и Городскую. Враг медлит, на наше счастье.

- Вы полагаете? Ах, всегда, Павел Степанович, утешительно вас слушать. Но я должен пересмотреть и передумать... Когда вспоминаю, как и из-за чего вам, бывало, жаловался, хочется наверстать все, силы являются большие...

На это Павел Степанович не отвечает. Должно быть, безжалостная правда, неизбежная правда лечит и спасает. Возможно, Корнилов не один. Война учит всех честных патриотов и, собирая их в один лагерь против англо-французов, заставляет по-иному думать о том, кто давит из дворца у Невы.

В этот вечер Павел Степанович уступает Корнилову руководство обороной Южной стороны и города.

- Я буду полезнее по части артиллерии, - уверяет он.