Жизнь адмирала Нахимова

- Сухарь голод утоляет, - в тон брату усмехается Нахимов. - Не любишь ты и не знаешь флота, Сережа.

- Ладно, отступлюсь, носись с любезнейшим Михайлою. Но ты и от мужика Ершова редко выходишь. Тоже флотский интерес?

- Ершов - русский мужик. А мы, дворяне, - не русские ли?

- С нашими крепостными сдружись по этой причине.

- Немало и крепостных, перед которыми нам с тобою ломать шапки надо, кротко говорит Нахимов.

- Павел, Павел! Забыл ты о декабре двадцать пятого года?

- Напротив. И никому не пожелаю забывать. В средствах исправления общества не разбираюсь и тайных союзов избегал. Но в народ и лучшую его судьбу верю. Может быть, и наш предок, бежавший в Сечь, был рабом сытого боярина. Благо, ему повезло...

Сергей нервно распахивает дверь в коридор, но в нем стоит ночная тишина, а стены толстые, и он поворачивается к брату:

- Зачем же служишь неодобряемому порядку?

- Я служу отечеству, Сергей. Я, кажется, неплохой моряк, а России нужны моряки особливо. Сильнейшие державы суть державы морские. И как бы тошно ни было мне, до смерти буду держаться примера достойнейших людей флота; так поступал покойный Василий Михайлович Головнин, так поступали они...

Сергею жутковато слышать брата. Да и многословие такое не в обычае Павла. Младший Нахимов не знает, что ответить, и, молчаливо раздевшись, тушит огонь. Но сон не идет. Еще из-за Павла к черту пойдет карьера, и свадьба не состоится. Да и самого брата жалко. Прямую свою дорогу в адмиралы перекапывает.

- Ты не спишь, Павел? Я тебе скажу по-доброму - зарекись от жизни на берегу. На корабле - как в монастыре. А монахов не проверяют, что они думают, лишь бы устав выполняли. Так?

Он нетерпеливо вертится; брат смеется - вновь, как в начале зимы.

- Ты прав, благоразумный офицер и жених. И можешь не беспокоиться - у меня других планов нет, и службы твоей не испорчу. Спокойной ночи.

Наконец прошел лед. "Паллада" снова на чистой воде. Надо идти вниз по реке; там к ней подведут камели. Впрочем, Павел Степанович предпочитает называть эти понтоны верблюдами по смыслу английского слова.

- Был грех у великого царя, - говорит он Завойко, - по-попугайному вводил в нашу речь иностранные названия. А это мешает молодым людям осваиваться в новом деле. Вот сказал я матросам "верблюды" - и сразу любой понял, что корабль станет в ложбинку соединения понтонов и поплывет, будто в люльке.

- Сегодня, пожалуй, тронемся. - Завойко мечтательно смотрит на ширь реки.

- Обязательно.

- А ночевать?

- К левому берегу приткнемся для постановки камелей. Облюбовал я Калинковский островок. Оттуда и начнем буксировать всеми гребными судами в залив.

Левый берег Невы против устья Фонтанки полюбился Нахимову, потому что редкие дома не закрывают перспективы топких лугов и осиновых рощиц. Здесь, на местах повыше, ютятся одни рыбаки. Здесь всегда тихо. Оттого рыба посещает эти места и плодится в протоках.

Приход "Паллады" к Калинковскому островку вносит необычное оживление. С мастеровым людом и своими матросами Нахимов создает новую оседлость. Женатые работники приезжают в лодках с семьями и ставят шалаши. Холостяки устраиваются на самом фрегате. Целая флотилия гребных судов сбивается в устье речки и в Канаве. Первые четыре дня от утренних до вечерних сумерек звенят пилы, стучат топоры и бьют молотки. К бортам "Паллады", в предупреждение возможных повреждений, нашивают доски, приделывают контрфорсы и фальшивые битенги. На битенги - массивные тумбы - лягут канаты, а контрфорсы - чугунные распоры - создадут прочность всего крепления.

"Паллада" пришла первого мая, но лишь шестого мая Ершов разрешает подводить камели.

Место выбрано преглубокое, и под килем фрегата для "верблюдов" достаточно воды. Работа кипит, пока закрепляют выстрелы, рыбины, раскосины, свозят такелаж и обносят тросы. Кой-кому приходится выкупаться в еще ледяной воде, и островок оглашается притворными криками матросов.

- Ай, тону!

- Раки хватают!

- Не дури, Сенька, лишнюю чарку не выпросишь. Павел Степанович прислушивается к бодрым голосам, к язвительной перепалке и подзывает ревизора, бойкого мичмана.

- Закажите рыбакам судаков пуда... ну, побольше. Котлы у нас на берегу?

- Так точно.

- Ну-с, будет уха в добавление к обычному приварку. Картофель тоже, вероятно, можно купить.

- Но у нас не примет порт счетов по здешним ценам. Соленая рыба отпущена.

- Какие там счеты! Пусть люди едят свежую. На воде - и вдруг соленая. Чушь. Вот-с деньги...

В сумерках он ходит от костра к костру. Над дымом кружится ранняя в этом году мошкара, и шея Павла Степановича в крови, хоть он шлепает по ней без милосердия. Но весело, потому, что люди довольны.

- Вкусный дым! - твердит он, присаживаясь возле Сатина, хлебает наваристую уху и выпивает казенную чарку с боцманматом.

Бывалый матрос про себя вспоминает время, когда они были десятью годами моложе. Старики тогда твердили, что молодой барин испортится. "Ан нет!.."

Для веселья в следующие дни основания мало. Началась самая трудная работа - выкачка воды из ящиков понтонов, чтобы поднять фрегат на десять футов.