Жизнь адмирала Нахимова

Полчаса эскадра ведёт бой с турками, и начинает сказываться губительный меткий огонь русских бомбических пушек крупного калибра.

Клубы дыма окутывают суда противника и окрашиваются в багровый цвет. Ровные языки высоко поднимаются над "Навек-Бахри". Жёлто-зелёное пламя показывается на корвете "Гюли-Сефид". Два подводных толчка один за другим, и страшный гул, и волны с шумом бросаются на корабли русских, точно под водой возникло второе сражение. Концевые фрегат и корвет, разбитые пушками "Константина" и "Парижа", взлетают на воздух. Подброшенные страшной силой обломки "Навек-Бахри" падают на береговую батарею и производят на ней пожар. Остатки корвета летят на купеческие суда и обрушиваются в разных местах скученных прибрежных построек. Дымные костры поднимаются над берегом. На "Ауни-Аллахе" пушки остались без прислуги. Осман-паша, расклепав цепь, стремится уйти из линии к мысу Киой-Хисар и направляется мимо "Парижа". Истомин встречает его меткими продольными выстрелами.

– Превосходно действует "Париж". Выразил бы ему восхищение, да не на чем поднять сигнал, – досадует Павел Степанович. – Пошлите мичмана на шлюпке к Истомину, пусть передаст мою благодарность.

Адмирал снимает фуражку и вытирает лоб.

– Да где же вода? Оказывается, легче взлететь на воздух двум кораблям, чем командующему эскадрой получить стакан воды.

Он оборачивается и видит вестового, который смущённо вытягивает руку с осколками стекла.

– Разбил?

– Держал, ваше превосходительство, крепко, а он хрустнул, как меня взрывом на палубу бросило.

– Руку поранил? Нет? Ну, и слава богу. Принеси хоть в кружке воду.

Он жадно пьёт тёплую, горькую от пороховой копоти воду, протягивает кружку матросу, но новый взрыв – и кружка катится то палубе и матрос отброшен в сторону. И мичман Костырев, который собирался идти на шлюпке, засыпан градом осколков. У мичмана вырвана пола куртки, окровавленная рука беспомощно повисла. Он морщится от боли, а упорный матрос уже на корточках ползает за укатившейся к борту кружкой и ловко подбирает её у шпигата.

– Счастливо отделались, – спокойно говорит адмирал, выдирая щепу, вонзившуюся в его густой эполет.

Костырев, обвязав платком пораненные пальцы, спешит выполнить приказание командующего. Теперь он даже счастлив – появится на "Париже" раненый, с личным поручением Павла Степановича. То-то позавидуют мичманы "Парижа".

Капитан Барановский оправился от контузии. "Мария" сосредоточивает огонь на "Фазли-Аллахе", а "Константин" на "Неджми-Фешане" и "Несими-Зефере". Эти фрегаты тоже отклёпывают цепи и бросаются к берегу.

– Идёт дело хорошо, – отрывисто бросает Барановскому Павел Степанович, наблюдая огонь "Чесмы" по высокой батарее под горой Ада-Кьой.

Колонне Нахимова остаётся только подавить батарею на молу, полузасыпанную после взрыва корвета. В колонне Новосильского бой продолжается. Пароходы "Таиф" и "Эрекли" развели пары и прорываются к выходу из залива перед русской линией, Истомин одним залпом заставляет "Эрекли" повернуть обратно, но "Таиф", идя зигзагами, лишает "Париж" верного прицела, развивает 11-узловый ход и убегает из залива. Истомин возобновляет огонь по фрегату "Дамиад". "Три святителя" и "Ростислав" заставляют избитые фрегаты "Низамие" и "Каиди-Зефер" броситься к молу.

В это время Нахимов слышит пальбу в далёком тылу, на входе в залив…

17 ноября Корнилов пришёл на "Одессе" в Севастополь из Николаева. Узнав о намерениях Нахимова, он велел вновь развести пары и приказал контр-адмиралу Панфилову немедленно следовать за ним с пароходами "Крым" и "Херсонес" к Синопу.

Все три парохода, только что вооружённые бомбическими пушками, ходили на товаро-пассажирской линии Одесса – Константинополь и плохо приспособлены к новому, немирному назначению. Пушки, расставленные на бортах по обе стороны колёсных кожухов, утяжелили суда, и они утратили свою проектную скорость.

Несмотря на нетерпение, Владимир Алексеевич может подойти к Синопскому перешейку только 18 ноября после полудня. На пароходах издалека слышат грозную канонаду, а затем за узкой полосой земли, закрывающей вход в залив, видят окутанный дымом клотик "Марии" с развёрнутым по ветру флагом Нахимова.

Фёдор Керн, командир "Одессы", спешно ворочает на мыс Ада-Кьой. Городские постройки и холмы снова закрывают рейд от отряда Корнилова. К Владимиру Алексеевичу доходят лишь отзвуки грохочущих орудий и гул взрывов. Небо на юге багровеет, как на ветреном закате солнца. Не зная, что означают взрывы, Корнилов мрачно смотрит с мостика и кусает губы, томясь неизвестностью.

Наконец сызнова открывается рейд в черно-багровом дыму. Солнце, пробившееся сквозь тучи, похоже на бледную луну в беззвёздном небе. Лучи его не проникают сквозь тяжёлые облака от пожаров и пальбы. Владимир Алексеевич напряжённо рассматривает исковерканные суда турок и неподвижные линии гордых высоких кораблей Нахимова.

– Успех! Успех! Полная победа! Да и можно ли было сомневаться в черноморцах с Павлом Степановичем во главе!