Жизнь Бальзака

То, что произошло с ним потом, не вполне ясно. Положившись, к несчастью, на местную интеллигенцию, Бальзак как будто отправился в путь верхом в горы Аргеньтеры на северо-западе Сардинии; затем, взяв образцы пород, он вернулся в Альгеро. Очевидно, его охватила серебряная лихорадка, потому что он немедленно снова отправился в глубь острова. На подобные путешествия отваживались очень немногие, включая местных жителей. Отчет об экспедиции Бальзака важен не просто как исторический документ, но и как доказательство, что ставкой в рискованном предприятии была его жизнь: «Я только что пересек всю Сардинию и увидел много того, что вы слышали о гуронах и Полинезии. Здесь царит совершенная дикость. Местные жители – настоящие варвары, никакого сельского хозяйства… повсюду козлы щиплют бутоны; трава вырастает по пояс. Я, который четыре года не ездил верхом, просиживал в седле от семнадцати до восемнадцати часов зараз, не видя человеческого жилья. В девственных лесах приходилось то и дело склоняться к самому седлу, чтобы не расстаться с жизнью. Нам часто приходилось ехать по берегам рек, заросших виноградными лозами. А ветки местных деревьев способны выколоть неосторожному путнику глаз, выбить зубы и разбить голову. Здесь растут гигантские каменные дубы, пробковые дубы, лавры, папоротники в тридцать футов высотой. И нечего есть».

Возможно, в ходе своей экспедиции Бальзак добрался до Иглесиаса на юго-западе и до древних рудников Домус-Новас. Вернувшись в Альгеро, он вскоре снова уехал в Сассари, где за два месяца до того наладили почтовое сообщение с Кальяри. В карете он проехал посередине острова по новой дороге, которая, как он чуть позже сообщил в «Баламутке», делает огромную петлю, потому что дикари Бонорвы убили одного кучера выстрелом в голову⁸⁸². «То же самое повсюду. В одном округе пекут ужасный хлеб, размалывая в муку желуди каменного дуба и смешивая их с глиной, – и это совсем рядом с прекрасной Италией! И мужчины, и женщины ходят голые; они лишь прикрывают свои гениталии кусками дырявой материи… Повсюду целина – в самой плодородной стране на свете. И посреди этой глубокой, неисцелимой нужды есть деревни, где жители щеголяют в костюмах поразительной роскоши».

Наконец Бальзак добрался до Кальяри, откуда 17 апреля он должен был отплыть в Италию. Его поджидали дурные вести. Предприниматель из Генуи, который и вбил ему в голову мысль о поисках сокровищ, купил лицензию и создал товарищество с одной марсельской компанией. Рудники возродили; Иглесиас и теперь считается крупным горнодобывающим районом. Если бы Бальзак не проявил такого нетерпения, все могло бы сложиться по-другому. Возможно, он сколотил бы себе состояние, поселился в Италии, даже бросил писать…

Как ни странно, он не очень огорчился – отчасти потому, что он уже замышлял другую экспедицию, отчасти потому, что целью для него во многом была сама азартная игра. Он почти с облегчением думал о следующей трудной задаче: написании пьес. Но, когда он медленно возвращался домой через Италию, что-то произошло с его головой. У Бальзака не было ни перьев, ни бумаги; он очень страдал от жары. Он превратился в нелюдима, который сторонится новых знакомств. Единственное убежище он находил в комнатке с видом на парк в имении князя Порциа. Свой сороковой день рождения он встретил в Милане, вдали от дома. Он скучал по парижскому дождю, страдал под ясным голубым небом Италии… Биографы получили возможность мельком увидеть нетипичного, «небальзаковского» Бальзака: «Если я пробуду здесь еще две недели, я умру. Не могу объяснить почему, но это так. Хлеб, который я ем, безвкусен, мясо не насыщает, а вода лишь усиливает жажду. Воздух меня растворяет, и я смотрю на самых красивых женщин как на чудовищ».

Пришло письмо от подруги Эвелины, графини Тюрхайм, которую друзья называли Лулу. Она упоминала Эвелину. «Я сидел на лавке в кафе и пробыл там почти час, не сводя взгляда с Собора, завороженный внезапно вспомнившимся письмом, и все происшествия, которые случились со мной в Швейцарии, прошли передо мной во всей своей реальности и с мраморной белизной». «Там, 5 июня, в одиннадцать часов, я прожил целый год». Отголоски «Шагреневой кожи»… Настало время, не дожидаясь, пока он полностью растворится, вернуться в «этот оскорбительный город Париж с его типографиями и двенадцатичасовой изнурительной работой».

Бальзак вернулся в полном смысле слова; но жизнь, которую он возобновил летом 1838 г., была уже не такой, как прежде. Период охоты за сокровищами продлится еще примерно два года, и события того времени можно считать поверхностной деятельностью все более отчаивающегося человека. Время от времени Бальзак всерьез подумывал покинуть Францию под вымышленным именем и начать жизнь заново, подобно Вотрену, мечтавшему о новой жизни плантатора с двумя сотнями рабов⁸⁸³. Возможно, за одной мечтой последовали другие.