За год до того, как Бальзак произнес предсказание, распалась еще одна коалиция. 12 мая 1839 г. либеральные фракции увидели удобный момент для мятежа. Мятеж был жестоко подавлен, а одного из главарей, А. Барбеса, приговорили к пожизненной каторге. Бальзак был потрясен тупостью правительства и написал черновик на удивление подстрекательского письма якобы от имени образованного крестьянина после его поездки в Париж: «Все заканчивается выстрелами, а выстрелы заканчиваются казнями. Тот, ради кого все это делается (Луи-Филипп. –
Свою точку – варвар поддерживает аристократические идеи – Бальзак выражал на самом деле довольно откровенно. Правда, средства исцеления, которые он предлагал перед 1842 г., можно считать в высшей степени спорными. В целом же для такой позиции в политике того времени не было места. Будучи писателем, который производил товар, чья неотъемлемая ценность отвергалась теми, кто контролировал рынок, Бальзак понимал, что обе стороны запутались в собственной идеологии. Как только политика – через газеты – начала влиять на его повседневную деятельность, его профессиональная жизнь неизбежно стала формой протеста, демонстрацией того, что политическая корректность – все равно, правая или левая – не имеет почти никакого отношения к истинной справедливости.
Все стало ясным до нелепости через некоторое время после того, как Бальзак подружился с Арманом Дютаком, редактором левой газеты «Век». У либералов он нашел то же самое стремление подавлять. Литературный редактор газеты, Луи Денуайе, написал ему в декабре 1839 г. по поводу его сатирического наброска о нотариусе. Нотариусов Бальзак назвал «типом людей, чей успех всецело зависит от их бездарности»: «Мы с Дютаком считаем, что публиковать ваш очерк о нотариусах опасно, так как среди подписчиков нашей газеты очень много нотариусов». Бальзаку пришлось испытать на себе все прелести «демократической цензуры». Каждая страница, которую он присылал, внимательно просматривалась на предмет бранных слов: «Либералы-пуритане, которые выпускают “Век”… имеют сомнения по поводу нравственности, поэтому они разрушают дворец архиепископа; это до того по-идиотски, что даже смешно. Они боятся слова “грудь” и уничтожают мораль. Они не хотят печатать слово “сладострастие”, зато стремятся ниспровергать общество».
В высшей степени политизированная атмосфера постепенно толкала Бальзака на самый правый фланг. Поскольку он защищал основные права пролетариата, споры о его истинных взглядах продолжаются по сей день. Однако дискуссия о мировоззрении Бальзака лишь запутывает добросовестного читателя. Замешательство вызывают не столько противоречия самого Бальзака, сколько неубедительность политической терминологии как средства для описания общества. Вот почему великая «сцена политической жизни» того периода, «Темное дело» (Une Ténébreuse Affaire), не является упражнением в идеологическом затачивании топора, но служит яркой иллюстрацией – «хотя и восстающей против организованной силы» – борьбы интеллигенции против ханжества, замаскированного под политическую дальновидность.
Когда Бальзак вернулся из путешествия по Сардинии, моральные устои были недостижимой роскошью. Ему нужен был путь напрямик. Кратчайший путь он нашел удобной прелюдией как к своей политической карьере, так и к карьере драматурга.