Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

— А после, когда я вернулась домой, материнская ладонь разве не подобно рассыпанным в просветах между листьями лучикам света с хлопком опускалась на мою несчастную задницу? Хи-хи-хи! — ответила Чунья. — Я не похожа на тебя, я — девушка. Я не досадую на родителей за их контроль. Я считаю, что на Линшани хорошо, Линшань красива, и здесь так много растений. Где еще можно найти столько цветов? Даже на небе не сыскать такого обилия! Цветы со всего мира произрастают здесь, и тут же собираются на собрания, огромные съезды, устраивают Генеральную Ассамблею ООН! Посмотри, теплые лучи солнца, будто цветы хлопка, мягко и нежно ложатся на мое лицо. А еще, еще воробушки, опускающиеся всего-то на расстоянии локтя от моих глаз, правда-правда, всего только локтя! Я не смею протягивать руку, я боюсь спугнуть их. Видишь, она поняла мои мысли: наклонив головку, вытянув шейку и глуповато хлопая маленькими ресничками, глядит на меня. Смотри, скорее, скорее! Тот цветок тыквы покачивается, прямо как я в детстве качалась в люльке.

— Я не буду обсуждать с тобой цветы. Раз уж ты заговорила про Линшань, я точно не смогу тебя переспорить, — отрезал Цю Шэн. — Я спрашиваю, почему же ты никак не повзрослеешь? Отчего ты постоянно думаешь о линшаньских цветах? Ведь они не могут убежать, не могут улететь, измениться, погибнуть. Даже если ты не будешь на них смотреть, они все равно будут распускаться и увядать, а увянув, снова расцветут и снова завянут. Ведь если ты спустишься с гор и поднимешься сюда вновь, они все еще будут здесь. А вот люди цветут лишь раз и лишь раз увядают. Если ты так и не спустишься вниз, то будет уже слишком поздно. Неужели ты все еще не в состоянии расстаться с двориком позади своего дома или ручейком, протекающим перед его дверями? Поднимись к сваленным в кучу у ворот твоего дома дровам и погляди… Однако если и посмотришь, все равно все напрасно. Ты, вероятнее всего, увидишь только покрытые росой лепестки и не заметишь грунтовую тропинку, протискивающуюся между зарослями полыни и деревьями. Да что об этом говорить! Я сомневаюсь, что ты и вправду ее не видишь. Ты видишь лишь цветы, и пусть они и в самом деле прекрасны, но если ты не заметишь эту тропинку, то никогда так и не узнаешь о мире, что лежит за пределами гор, не увидишь, каковы городские площади и как высоки городские многоэтажки, не узнаешь, что есть там еще и светофор.

— Пусть и узнаю, что с того? Не узнаю, и что с того? Разве в учебниках не говорится о том, что есть в горах и за их пределами? В них есть совершенно все: астрономия и география, цветы и травы, насекомые и рыбы, — отвечала Чунья. — Мои родители говорят, что, сколь бы ни было много красивых вещей в этом мире, прежде всего нужно следить за тем, что находится у тебя прямо под носом: необходимо контролировать рот, который находится прямо под твоими глазами, ведь у каждого человека есть рот. Сперва нужно позаботиться о еде, о том, чтобы ее было вдоволь, и лишь потом можно говорить о чем-то другом. Родители говорят, что хотят, чтобы я поступила в университет, но я плохо сдала экзамены, в чем могу винить лишь собственную никудышность. Ты хочешь, чтобы я поступила в другое учебное заведение? Они негосударственные, а стоимость обучения грабительски высокая, как же ее оплачивать на доход с двух му[108] нашей неплодородной земли? Даже восьми, десяти лет для этого будет недостаточно. Цю Шэн, ты хорошо сдал экзамены, поступил в приличное учебное заведение, я безмерно тебе завидую. Ты все еще с удовольствием возвращаешься сюда смотреть на цветы, и это тоже невероятно.

— Помимо полей есть у нас еще и бадьяновые рощи, все горы усыпаны бесчисленными бадьяновыми деревьями, — возразил Цю Шэн. — Посмотри, они пускают отростки, нужно дождаться, когда побеги вырастут в деревья, дадут плоды, а потом можно привести людей в горы, чтобы собрать их. Соберешь плоды — будут и деньги, а будут деньги — разве нельзя будет делать что угодно: поехать в город, поступить, куда хочется?

— Хватит об этом говорить! — воскликнула Чунья.

Девушка спрыгнула с большого камня, хлопнула Цю Шэна по руке, а затем принялась тщательно отряхивать свои штаны. Цю Шэн по-прежнему сидел неподвижно, устремив горящий взор на вершину Фоцзылин[109]

. Цю Шэн смотрел вдаль, на горы, которые находились ниже его, и даже далекий лунный диск был ниже его уровня зрения. Луна повисла на невысокой горе впереди и, гримасничая, подмигивала ему.

Чунья сделала вдох и снова хлопнула Цю Шэна по руке, сказав:

— Чувствуешь аромат цветов?

— Чувствую, — ответил Цю Шэн. — Он пропитал вечерний ветер и только и знает, что кружится вместе с ним, не желая исчезать.

— Что ты такое говоришь?

Взгляд Цю Шэна остановился на Чунья, он не отрываясь смотрел на нее по крайней мере минуту-две, после чего потер нос, глубоко вдохнул и, притянув Чунья за руку, произнес: