Жизнь двенадцати цезарей

В первый раз он выступил в Неаполе и, не обращая внимания даже на землетрясение, от которого неожиданно задрожал театр, перестал петь тогда лишь, когда кончил номер. Здесь он пел много раз в продолжение нескольких дней и затем дал себе небольшой отдых для укрепления голоса, но не выдержал отсутствия общества, отправился из бани в театр и, пообедав в орхестре, среди многочисленной публики, пообещал — по-гречески — спеть что-нибудь громко, после небольшой выпивки. Он пришел в восхищение от гармонических аплодисментов александрийцев, приехавших в Неаполь с новыми товарами, и многих из них вызвал из Александрии. Одинаково быстро он выбрал молодых людей из сословия всадников и более пяти тысяч самой здоровой молодежи из простого народа, разделил их на группы и стал обучать различным видам аплодисментов — «жужжанью пчел», «ладоням», «черепице», чтобы они аплодировали ему во время пения. Эти молодые люди отличались роскошными волосами и великолепными костюмами. На левой руке у них было по перстню. Их начальники получали по сорока тысяч сестерциев жалованья.

Считая важным давать концерты и в Риме, император возобновил раньше времени Нероновы игры. Все просили его дать им возможность услышать его «небесный голос», и он обещал сначала удовлетворить их желание в своих садах. Но к просьбам народа присоединились просьбы дворцового караула. Тогда Нерон охотно обещал выступить в качестве исполнителя сейчас же. Немедленно он приказал внести свое имя в список кифаредов, объявивших о выступлении перед публикой, опустил в урну свой жребий вместе с другими и, когда до него дошла очередь, вышел на сцену. С ним были преторианские префекты, которые несли его кифару, затем военные трибуны и самые близкие друзья. Остановившись и кончив прелюдию, он объявил через бывшего консула, Клувия Руфа, что споет «Ниобу», и исполнял ее почти до девяти часов.

Получение награды и остальную часть состязаний он отложил до следующего года, чтобы, по его словам, иметь возможность чаще выступать в роли певца. Но этот срок показался ему продолжительным, и он не переставал выступать перед публикой. Недолго думая, он выступил актером и на частных представлениях, когда один претор поднес ему за это миллион сестерциев. Он играл и в трагедиях роли героев и богов или героинь и богинь, в масках, похожих на его лицо или лицо его тогдашней любовницы. Между прочими он исполнял роли готовившейся родить Канаки, матереубийцы Ореста, слепого Эдипа, сошедшего с ума Геракла.

Относительно последней пьесы существует следующий рассказ. Когда один солдат-новобранец, поставленный на карауле у входа в театр, увидел, что императора, согласно содержанию пьесы, наряжают и заковывают в цепи, он прибежал на помощь!

Но едва ли не всего больше любил Нерон лошадей, притом с малых лет, и, несмотря на запрещение, с особенным удовольствием говорил о цирковых лошадях. Однажды он с сожалением рассказывал своим товарищам по учению, что одного из кучеров партии зеленых лошади протащили по земле. За это учитель стал бранить его; но он солгал, что рассказывает про Гектора. В начале своего царствования он ежедневно играл шашками из слоновой кости, представлявшими колесницы в четверку, и ходил из-за города на все скачки, хотя бы на самые пустые, сначала тайком, а потом открыто, оттого все знали, что в тот день он будет в столице. Да он и не скрывал, что хочет увеличить число своих призов. Таким образом, представление, благодаря выступлению на арену множества участвующих, затягивалось до позднего вечера. Вследствие этого и вожди партий соглашались уступать своих ездоков только на целый день.

Вскоре и сам Нерон захотел выступить кучером, чтобы иметь возможность показываться публике. Взяв несколько уроков в своих садах, перед рабами и чернью, он появился в Большом цирке перед населением всей столицы, причем один из отпущенников подал салфеткой знак к началу представления, с того места, с которого его обыкновенно подавали магистраты. Но ему было мало давать доказательства своего искусства в Риме, и он, как мы говорили выше, отправился в Ахайю, главным образом потому, что города, где происходили музыкальные состязания, решили отправить к нему все венки, которыми награждались кифареды. Нерон брал их с большим удовольствием и являвшихся с ними депутатов не только принимал первыми, но и приглашал к своему семейному столу. Некоторые из них попросили его спеть за обедом. Его исполнение приняли с таким восторгом, что он заявил: одни только греки умеют слушать и достойны наслаждаться его искусством. Не откладывая своей поездки, он высадился на берег в Кассионе и немедленно отправился петь перед жертвенником Зевса Кассия[383].