Жизнь двенадцати цезарей

Благодаря тем милостям и тому влиянию, каким пользовалась возвращенная из ссылки мать Нерона, и он стал играть такую выдающуюся роль, что в обществе прошел слух, будто жена Клавдия Мессалина подослала к нему убийц, которые должны были задушить его, как соперника Британика, когда он будет отдыхать. К этой басне прибавили другую — будто убийцы бежали, увидев большую змею, выползавшую из его подушки[369]. Поводом к этой басне служило то обстоятельство, что у него на постели, возле подушек, нашли однажды змеиную кожу. По желанию матери Нерон некоторое время действительно носил ее в золотом медальоне на правом плече. Но когда ему стало, наконец, противно вспоминать о матери, он забросил медальон и снова вспомнил о нем в последний день своей жизни, но не нашел его!

В нежном возрасте, еще мальчиком, не достигшим половой зрелости, он участвовал в цирковых играх и с особенным и неизменным успехом — в так называемой «троянской» игре. На одиннадцатом году своей жизни он был усыновлен Клавдием и отдан на воспитание Аннею Сенеке, в то время уже сенатору.

Говорят, ночью накануне этого Сенека видел во сне, что занимается обучением Гая Цезаря. Нерон в скором времени доказал справедливость этого сна, выказывая свое бессердечие от природы везде, где только ему представлялся удобный случай. Например, он пытался доказать отцу, что его брат, Британик, подкидыш, так как и после усыновления последний называл Нерона, но привычке, Агенобарбом[370]

. Он открыто выступил опасным свидетелем против своей привлеченной к суду тетки Лепиды, лишь бы доставить удовольствие матери, ненавидевшей обвиняемую.

Когда его объявили совершеннолетним, он обещал сделать подарок народу и выдать награду солдатам и, назначив смотр преторианцам, шел впереди их со щитом, а затем сказал отцу благодарственную речь в сенате. Когда Клавдий был консулом, он произнес перед ним речь за бононцев по-латыни, а за родийцев и троянцев по-гречески. На празднике латинцев он в первый раз выступил, как городской префект в роли судьи, причем самые известные юристы один перед другим старались предлагать ему на разбирательство не самые простые и требующие мало времени дела, как это было принято, а самые важные, притом в очень большом количестве, хотя это было запрещено Клавдием. Женившись вскоре на Октавии, Нерон дал за здоровье Клавдия игры в цирке и звериную травлю.

Ему было семнадцать лет, когда было объявлено о кончине Клавдия. В седьмом часу Нерон вышел к караулу, весь этот день считался несчастливым, но седьмой час казался наиболее подходящим для вступления на престол. На дворцовой лестнице его поздравили императором, посадили на носилки и понесли в лагерь, а оттуда, немедленно после принесения присяги солдатами, внесли в сенат[371]. Он вернулся уже под вечер, осыпанный бесчисленными почестями. Из них он не принял только титула «Отца отечества», ссылаясь на свою молодость.

Он начал с того, что выказал публично свои родственные чувства: приказал чрезвычайно пышно похоронить Клавдия, сказал в его честь похвальное слово и причислил его к богам. Памяти своего отца он оказал весьма большие почести, матери же своей предоставил полное управление всеми делами, частными и государственными. Даже в первый день своего царствования он дал начальнику дворцового караула пароль «Лучшая из матерей», а затем часто показывался публично, сидя с ней в одних носилках. Он вывел в Анций колонию из преторианских ветеранов и, кроме того, переселил туда самых богатых примипиларов. Здесь он устроил также гавань, стоившую огромных денег.

Чтобы яснее показать, чей он потомок, он объявил о своем намерении продолжать политику Августа и не упускал ни одного случая выказать свою щедрость, милосердие или, по крайней мере, мягкость. Непосильные налоги были или отменены, или уменьшены, награды доносчикам, дававшиеся на основании Папиева закона, сокращены на три четверти. Народу было роздано по четыреста нуммов на человека, всем сенаторам аристократических фамилий, но не имевшим средств, выдано годовое содержание, некоторым до пятисот тысяч сестерциев[372], затем преторианским когортам было приказано ежемесячно выдавать даровой хлеб. Когда Нерону поднесли для обычной подписи чей-то смертный приговор, он вскричал: «О, как я хотел бы не уметь писать!..»[373] Он здоровался иногда со всеми представителями двух первых сословий, обходясь при этом без номенклатора. В ответ на желание сената выразить ему благодарность он сказал: «Надо ее еще заслужить». Он позволял смотреть на свои гимнастические упражнения на Марсовом поле простому народу и нередко декламировал публично. Он читал и свои стихотворения, не только дома, но и в театре. Его встречали с таким восторгом, что по поводу одного чтения было решено устроить благодарственное молебствие, а прочтенный отрывок изобразить золотыми буквами и посвятить Юпитеру Капитолийскому.