Жизнь двенадцати цезарей

Представления он давал очень часто, и они отличались разнообразием. Здесь были и игры для молодежи, и цирковые, и драматические, и гладиаторские. К участию в играх для молодежи он допустил и стариков-консуларов, и старух хороших фамилий[374]. Во время игр в цирке он велел отвести всадникам отдельные места

[375] и выпустить на арену колесницы, запряженные верблюдами. На играх, установленных для вечного существования государства и названных им «величайшими», выступали на сцене очень многие представители обоего пола двух первых сословий. Один из известнейших римских всадников ездил верхом на слоне по туго натянутому канату. Здесь разыграна была комедия Афрания «Пожар», причем актерам позволили взять себе обстановку горевшего дома. Во все дни игр народу раздавали всевозможные подарки, ежедневно по тысяче птиц разных пород, множество съестных припасов, марки на получение хлеба, платье, золото, серебро, драгоценные камни, жемчуг, картины, рыбу, скот и даже ручных зверей, наконец, корабли, дома и участки земли.

На гладиаторских играх, которые император давал на Марсовом поле в деревянном амфитеатре, строившемся год, он не позволял убивать никого, даже преступников. Он приказал выступить в качестве бойцов четыремстам сенаторам и шестистам римским всадникам. Некоторые из них были очень богаты и пользовались безупречной репутацией. Представители этих сословий выступали на арене и как бойцы со зверями, исполняя, кроме того, и другие обязанности. Затем Нерон дал морское сражение, причем плавали морские чудовища, далее военный танец, исполненный несколькими молодыми греками. Всем им он, после окончания танца, дал грамоты на римское гражданство. В военном танце фигурировал бык, которого, как думали многие из публики, припустили к настоящей Пазифае, скрытой в деревянном подобии коровы. Актер, представлявший Икара, в самом начале своего полета упал возле ложи императора и обрызгал его кровью, — Нерон только в очень редких случаях был на виду у всех, обыкновенно он лежал и смотрел на сцену через отверстия и лишь впоследствии — с совершенно открытого балкона.

Он первым ввел публичные состязания каждые пять лет. По греческому обычаю, они состояли из трех видов состязаний музыкальных, гимнастических и скачек. Он назвал их «Нероновыми». Для этого были устроены термы и гимназии, причем сенаторам и всадникам масло выдавали даром. Распорядителями над всеми состязаниями император выбрал, по жребию, бывших консулов, которым отводил места, назначенные для преторов. Затем он спустился в орхестру, где сидели сенаторы, и принял присужденный ему с общего согласия венок за речь и стихотворение на латинском языке. В данном случае с ним состязались выдающиеся ораторы и поэты. Судьи присудили ему венок и за игру на кифаре: но он лишь с почтением поклонился ему и приказал положить его у подножия статуи Августа. На гимнастическом празднике, который Нерон дал «за барьером», он принес в жертву нескольких быков и в первый раз выбрил себе бороду. Он спрятал волосы в золотой ящик, осыпанный драгоценнейшим жемчугом, и посвятил его капитолийскому храму. На представления атлетов он пригласил и весталок, так как в Олимпии позволялось смотреть на игры и жрицам Деметры.

Не без основания могу я отнести к числу данных им представлений и вступление в столицу царя Тиридата. Этого армянского царя Нерон с помощью щедрых обещаний уговорил приехать в Рим. Вследствие пасмурной погоды он не мог показать его народу в день, назначенный в эдикте, и выбрал для этого другой, по возможности самый благоприятный день. Перед соседними с форумом храмами были выстроены когорты в полном вооружении. Нерон сидел возле ораторской кафедры, на курульном кресле, в костюме триумфатора, окруженный военными значками и знаменами. Сначала царь подошел к его несколько покатой эстраде и упал на колени. Нерон правою рукой помог ему подняться, поцеловал его и, выслушав его просьбу, снял с него тиару и надел диадему. Бывший претор прочел народу перевод речи царя. Затем император повел Тиридата в театр[376] и, когда тот снова начал просительную речь, посадил его справа от себя. За это его приветствовали как императора. Положив в Капитолии лавровый венок[377]

, он запер двойные двери храма Яна, как будто больше не могло быть никакой войны.

Консулом он был четыре раза: в первый раз два месяца, во второй и последний — шесть месяцев, в третий — четыре месяца. Второе и третье консульства следовали одно за другим, остальные — через год.

В роли судьи он выносил решения тяжущимся не сразу, а только на другой день, притом в письменной форме. Производя следствие, он отказывался выслушивать обе стороны сразу, а с каждой снимал показания отдельно и по порядку. Всякий раз, как удалялся для совещания, он не принимал участия в общем, или словесном совещании, но читал молча, про себя, мнения, поданные письменно каждым из судей, и выносил решение, какое находил нужным, как бы соглашаясь с большинством.