Жизнь двенадцати цезарей

К услугам солдат из вольноотпущенных, — не считая того, что привлекал их при пожарах в Риме и в случае опасения волнений из-за поднятия цен на хлеб, — Август прибегал два раза: первый раз он послал их для занятия гарнизонов в колониях, основанных на границах Иллирии, второй — для защиты берегов реки Рейн. Тех, кто были отданы более состоятельным мужчинам и женщинам и, становясь сначала рабами, затем немедленно получали свободу, он приказал ставить в первую линию и не смешивать со свободорожденными, как не носить и одного вооружения с ними.

Из военных наград Август гораздо охотнее раздавал медальоны и кольца или золотые и серебряные вещи, нежели высшие награды — «лагерные» и «стенные» венки[109]. Последние он давал крайне скупо и без заискиваний, но часто даже простым солдатам.

Марка Агриппу после одержанной им морской победы у берегов Сицилии он наградил лазоревым знаменем. Только бывших триумфаторов он никогда не считал нужным жаловать наградами, хотя они были его товарищами в походах и участниками его побед, так как, по его мнению, лично имели право раздавать награды по своему желанию.

Образцовому полководцу, по его убеждению, всего менее пристало быть торопливым и опрометчивым, поэтому он любил повторять известный афоризм: Σπεῦδε βραδέως! Ἀσφαλὴς γάρ ἐστ᾿ ἀμείνων ἤ ϑρασὺς στρατηλάης[110] и: «Достаточно быстро делается то, что делается достаточно хорошо».

Август вообще никогда не начинал сражения или войны, не взвесив предварительно, сильнее ли надежда на успех страха перед неудачей. Преследующих ничтожные выгоды при огромной опасности для себя он сравнивал с людьми, ловящими рыбу на золотой крючок. Если он оборвется, никакой улов не в состоянии вознаградить потери.

Магистратуры и почетные должности он получал ранее срока, но в некоторых случаях прибегал к нововведениям или делал должности пожизненными. Он добыл себе консульство всего на двадцатом году, двинув с враждебными намерениями легионы к столице и послав вперед лиц, которые требовали ему консульство от имени армии. Сенат колебался. Тогда глава депутации, центурион Корнелий, сбросил с себя военный плащ и, указывая на рукоять меча, смело сказал в присутствии сенаторов: «Если не сделаете вы, сделает он!»

Второе консульство Август получил через девять лет, третье — через год, а следующие — одно за другим, вплоть до одиннадцатого. Затем он несколько раз отказывался от предлагаемого консульства, пока сам не потребовал себе, после долгого промежутка в семнадцать лет, двенадцатого консульства, а через два года — и тринадцатого, для того, чтобы в качестве высшего должностного лица иметь возможность вывести на форум своих сыновей, Гая и Луция, как совершеннолетних. Пять средних консульств, с шестого по одиннадцатое, он отправлял по году, остальные — по девять, шесть, по четыре и три месяца, а второе даже — несколько часов: посидев немного, утром первого января, в курульных креслах, перед храмом Юпитера Капитолийского, он сложил с себя звание и передал его, назначив на свое место другого. В отправление своих консульских обязанностей он не всегда вступал в Риме, а в четвертое консульство — в Азии, в пятое — на острове Самос, в восьмое и девятое — в Терраконе.

Десять лет был Август триумвиром для установления нового государственного устройства. При этом он некоторое время не соглашался со своими товарищами относительно установления проскрипций, но, когда эта мера была приведена в исполнение, выказал большую суровость, нежели оба его товарища. Они часто были расположены к помилованию многих лиц или из расположения к ним, или уступая их просьбам, — один Август упорно отказывался давать кому-либо пощаду. Он объявил в числе проскриптов даже своего опекуна, Гая Торания, товарища по эдильству его отца Октавия.

Юний Сатурнин рассказывает еще следующие подробности. Когда проскрипция была решена, Марк Лепид стал в заседании сената оправдывать прошлое и выражать надежду на милосердие в будущем, так как наказано было достаточно. Тогда Август в ответ заявил, что свою умеренность в отношении проскрипций он ограничил тем, что хочет во всем развязать себе руки на будущее время. Но в доказательство, что ему было тяжело настаивать на своем, он после почтил званием всадника Тита Виния Филопемена, про которого говорили, будто раньше он скрывал у себя своего патрона, объявленного проскриптом.