Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону

«Убиение злополучного Людовика XVI навело на Францию глубокий ужас, – писал Тьер, – а в Европе вызвало чувство, смешанное из изумления и негодования. Как это предвидели наиболее проницательные революционеры, борьба этим завязалась бесповоротная, и всякое отступление окончательно закрывалось. Теперь надо было сражаться против коалиции престолов и победить ее или погибнуть под ее ударами. Поэтому в конвенте, у якобинцев, везде говорилось, что надлежит заняться исключительно внешнею обороною, и с этой минуты военные и финансовые вопросы постоянно стояли на очереди» (Тьер. Т. 2. С. 162).

Но занимались, увы, не только внешней обороной, якобинцы установили такую диктатуру, что… Невозможно без больших страданий действовать с такой быстротой и спасти государство, которому со всех сторон грозит погибель… «Я всюду надлежащим образом водворил террор… дал силу в руки санкюлотам», – докладывал в клубе якобинцев комиссар, посланный в один из департаментов Франции (Тьер

. Т. 2. С. 548). Якобинцы обрушились на арестованную королеву Марию-Антуанетту, приписав ей растрату казны, все преступления короля Людовика XVI, которые считали доказанными в судебном следствии. Не только королева виновата перед Францией, но и герцог Орлеанский, Бальи, множество генералов и адмиралов, жирондисты…

14 октября Мария-Антуанетта явилась перед своими судьями. «Заранее обреченная в жертву неумолимому революционному мщению, она не имела ни малейших шансов быть оправданною: не для того якобинцы потребовали суда над нею… Мария-Антуанетта много раз, с большим присутствием духа и твердостью, повторяла, что нет против нее ни одного доказанного факта, что притом, в качестве супруги Людовика XVI, она не ответственна ни за что, делавшееся в его царствование. Фукье-Тенвиль, несмотря на это, объявил улики достаточными. Шово-Лагард тщетно старался защитить ее – несчастная государыня была приговорена к той же казни, как и ее супруг» (Тьер. Т. 2. С. 557–558).

Утром 16 октября 1793 года главный палач показал народу голову казненной королевы.

5 декабря 1793 года Екатерина II писала барону Гримму:

«Французские философы, которых считают подготовителями революции, ошиблись в одном: в своих проповедях они обращались к людям, предполагая в них доброе сердце и таковую же волю, а вместо того учением их воспользовались прокуроры, адвокаты и разные негодяи, чтоб под покровом этого учения (впрочем, они и его отбросили) совершать самые ужасные преступления, на какие только способны отвратительнейшие в мире злодеи. Они своими злодеяниями поработили себе парижскую чернь: никогда еще не испытывала она столь жестокой и столь бессмысленной тирании, как теперь, и это-то она дерзает называть свободой! Ее образумят голод и чума, и когда убийцы короля истребят друг друга, тогда только можно надеяться на перемену к лучшему. Господи Боже мой! Если б слушались меня, многое было бы иначе; но Венский двор со своими вожаками, бароном Брейтелем и графом Мерси, воображал, будто мне издали ничего не видно, что делается, и продолжал упорствовать в своем мнении, будто королева будет в большей безопасности среди якобинцев, чем под покровительством братьев короля. Я ничего не выдумываю: это факт. За этот ложный принцип пришлось поплатиться жизнью. Таковы были последствия ошибки.

Теперь дворы венский и английский начинают, кажется, соглашаться с тем, что я им беспрерывно проповедую вот уже три года; но, послушайся они меня раньше, не совершилось бы так много преступлений, да и трат было бы меньше. В ту минуту, как они приходят в разум, короля прусского подучают предъявить самые несообразные, чрезмерные требования. Посмотрим, что из этого будет? Если он не образумится, тем хуже для него» (РА. 1878. Кн. 3. С. 207–208).

Принц Конде на Верхнем Рейне, потеряв всякие надежды на вмешательство иностранных держав во внутренние дела Франции, продолжал собирать всех желающих сражаться за Французское королевство.

«Граф Артуа путешествовал со свитою из блестящей и знатной молодежи и заехал даже в С.-Петербург, – писал А. Тьер, – где императрица Екатерина царственно приняла его, подарила ему фрегат, миллион деньгами, шпагу и дала ему храброго Вобана, чтобы он помог ему употребить все это в дело. Она кроме того обещала ему более действительную помощь, лишь только он высадится в Вандею. Высадки, однако, не последовало, и граф Артуа возвратился в Голландию, в главную квартиру герцога Йоркского.