Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону

Сопоставляя случайно оброненные фразы придворных, Мария Федоровна поняла, что к заговору офицеров мог быть причастен и ее старший сын, цесаревич Александр, который уже принимает присягу гвардейских полков. Только ранним утром, подняв своих младших детей, она вышла вместе с ними проститься с императором Павлом, а вскоре покинула Михайловский замок и переехала в Зимний дворец.

Когда она вошла в комнату Александра, она воскликнула:

– Ты принимал участие в этом?

Александр упал пред ней на колени и страстно воскликнул:

– Матушка! Как ты могла подумать! Так же верно, как и то, что я надеюсь предстать пред судом Божиим, я ни в чем не виноват!

– Можешь ли ты поклясться?

Александр поднял руку и поклялся. Присутствовавший здесь великий князь Константин тоже поднял руку и поклялся.

Мария Федоровна приказала привести младших детей и, когда они вошли, поставила их на колени и торжественно произнесла:

– Александр, ваше величество, теперь ты их отец!

В десять утра Зимний дворец был переполнен. Один из сановников, Де Санглен, записал то, что увидел в Зимнем дворце утром после убийства императора: «Среди первой залы несколько офицеров выражали радость свою, что будут по-старому носить фраки и круглые шляпы. Я вошел во вторую залу. Здесь сидел у камина гр. Николай Зубов и пред ним князь Яшвиль. Их окружали некоторые из тех, которых я накануне вечером видел у гр. Палена. Зубов громко сказал Яшвилю: «А дело было жаркое». Я отвернулся, ушел назад в первую залу и увидел стоящего в дверях великого князя Константина Павловича с лорнетом в руках, устремившего взор на сидящих около камина; как будто про себя, но громко сказал он: «Я всех их повесил бы!» С сим словом воротился он в первую залу, и я за ним. Здесь уже начали приводить к присяге и все друг за другом подписывались. Вдруг шум и говор утихли: генерал Уваров расчищал дорогу для шедшего за ним наследника. Новый император шел медленно, колени его как будто подгибались, волосы на голове были распущены, глаза заплаканы, смотрел прямо пред собою, редко наклонял голову, как будто кланялся; вся поступь его, осанка изображали человека, удрученного горестию и растерзанного неожиданным ударом рока. Казалось, он выражал на лице своем: «они воспользовались моей молодостью, неопытностью, я был обманут, не знал, что, исторгая власть из рук самодержца, я неминуемо подвергал и жизнь его опасности». Среди общей радости всех сословий один Александр был печален. Происшествие прошедшей ночи, кроме участников, никому еще подробно известно не было, и вид огорченного императора-сына приобрел ему сердца всех» (Шумигорский

. С. 212).

Е. Шумигорский, исследовав все известные источники, писал, что «все сословия» испытывали радость, узнав о смерти императора Павла I, наконец-то могли избегнуть своеволия и диктаторского гнета, плакали, обнимались, пировали во всех трактирах, напивались до пьяна с криками «Да здравствует новый император Александр!». «Весь город, все 300 тысяч жителей напоминали дом сумасшедших!» – воскликнул один из очевидцев, а самый богатый погребщик в Петербурге, распродавший весь свой запас шампанского на 60 тысяч рублей, потирал руки от удовольствия: «Кому смерть, а кому удача!»

На следующий день императрица Елизавета Алексеевна писала своей матери, маркграфине Баденской: «Его чувствительная душа навсегда останется растерзанною… Только мысль о возвращении своему отечеству утраченного благосостояния может поддержать его. Ничто другое не могло бы придать ему твердости. Она же необходима ему, потому что единому Богу известно, в каком состоянии получил он эту империю… Все тихо и спокойно, если не говорить о почти безумной радости, охватившей всех, от последнего мужика до высших слоев общества; грустно, что это даже не может удивлять. Я дышу свободно вместе со всею Россиею…» (Шильдер. Т. 2. С. 8).

20 марта 1801 года из Вены пришло еще одно горькое сообщение: скончалась великая княгиня Александра Павловна, эрцгерцогиня Австрийская. Мария Федоровна и вся императорская семья оплакивали эту безвременную кончину.