Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной

Намерение пригласить Субботину жить к себе зародилось у Н. М. Штауде не спонтанно: она уже некоторое время думала об этом. «От Н. М. Субботиной получаю письма, — писала она К. А. и Н. А. Морозовым еще 30 марта 1945 г. — Мечтаю взять ее к себе, когда устроюсь с квартирой»[1713]. В другом, более позднем по времени письме, рассказывая Морозовым о своей не очень удачной поездке на затмение, Н. М. Штауде также писала: «Ездила на затмение, часто вспоминала Вас <…>. Хотя затмения и не видела, но поездкой я осталась довольна, так [как] после многих лет увидела своих друзей и добрых знакомых. <…> Н. М. Субботина приезжала в Иваново на затмение. Хотела я ее увезти в Алма-Ата, но пока этого не удалось из-за отсутствия у меня здесь определенного помещения. Живу в астрономической будке. Наслаждаюсь тем, что снова нахожусь среди старых друзей и работаю по специальности»

[1714].

Но поездка не удалась не только потому, что жилье Штауде было, мягко говоря, мало приспособленным для жизни. Нина Михайловна всерьез обдумывала предложение Штауде и уже готова была ехать, но… не получилось. «Звала меня после затмения Н. М. Штауде ехать к ней в Алма-Ату, — рассказывала она Морозовым, — но у меня на вокзале украли чемодан со всем имуществом и нельзя было ехать дальше… Так и пришлось вернуться в Инв[алидный] дом с его казенным костюмом и 11 человеками в палате… В чемодане были и 3 написанные мной работы — основание для диссертации по гелиогеофизике», — сокрушалась она[1715]

. Но опять-таки сдаваться не собиралась и просила Морозова: «Не сохранилась ли у Вас копия отзыва Г. А. Шайна для экспертной комиссии? Если, случайно, сохранилась, пришлите — подлинник пропал со всеми документами, бывшими в чемодане, а надо добиться степени, чтобы можно было работать…».

Однако, так или иначе, жизнь в подмосковном доме инвалидов не была прописана в будущем Н. М. Субботиной, и прежде всего потому, что уже осенью 1945 г. дом, в котором она нашла пристанище, закрыли. Еще летом 1945 г. казалось, что жизнь вошла в какую-то колею, приобрела некоторую стабильность. Нина Михайловна рассказывала об этом В. Л. Комарову: «Проживала я под Москвой, в Интернате НКСО № 3 (Переделкино) и кроме астрономии изучала местную лесную флору. Часть растений выкапывала и сажала в грядки. Хочется и на будущее лето где-ниб[удь] поработать в Моск[овских] лесах, или в Никитском заповеднике или ехать в Алма-Ату… На ноябрь собиралась в „Узкое“». Но… интернат, который она в этот момент считала домом, вдруг закрыли. «Интернат № 3 неожиданно закрыт и больные в 3 дня вывезены в Серпуховской инв[алидный] дом, где 1300 инв[алидов] войны и труда», — рассказывала она Комарову[1716]. Само переселение людей было, по-видимому, осуществлено очень грубо, но Нина Михайловна беспокоилась не за себя — за других, беспомощных своих товарищей по несчастью: «Очень было тяжело видеть как вывозили на телегах к ж[елезно]д[орожной] станции, и потом на автобусах (потом они застряли в грязи и ночевали в лесу) прямо в Серпухов таких заслуженных людей как вдову нашего воен[но]-мор[ского] атташе в Лондоне, В. Л. Беренс

[1717] (ее муж командовал всем флотом в Гр[ажданскую] войну)[1718]

; нач[альника] полярной ст[анции], контуженного авиабомбой; заслуж[енного] педагога и др[угих] почтенных больных… Все были очень расстроены и потрясены, т[ак] к[ак] новые условия быта гораздо хуже… Т[оварищ] Беренс работала здесь по итальянской литературе XIII века даже в постели, знает 5 языков».

Конечно, и в Переделкине, как мы уже знаем из писем Субботиной, жизнь не была особенно комфортной. «Жили мы 11 чел[овек] в одной палате. Было шумно и тесно… — писала Нина Михайловна Комарову и тут же высказывала идею: — Невольно думается: как нужно создать интернат повышенного типа для научных работников где-ниб[удь] недалеко от Москвы! Так было в Ленинграде». Глухота Н. М. Субботиной усугубляла ее положение: «Психологически интересно изучать людей, но моя глухота мешает общению с неграмотными инвалидами труда, которых и здесь было много…».[1719]