Читаем Жизнь Лавкрафта полностью

   Простенькая мораль "Лунного болота" - духи Природы мстят или мешают смертным осквернителям, - делает сюжет чрезвычайно избитым и банальным, пусть даже язык рассказа местами впечатляющ и относительно смягчен. Достаточно странно, что через 12 лет после рассказа Лавкрафта лорд Дансени напишет роман, во многом основанный на той же идее, "The Curse of the Wise Woman" (1933), но несравненно более сложный и стилистически богатый. Вряд ли нужно говорить, что Дансени никак не мог вдохновляться невинной маленькой сказкой, чье единственное появление состоялось в журнале "Weird Tales" за июнь 1926 года.

   Последнее произведение, которое я хотел бы здесь рассмотреть, - это "Изгой" [The Outsider]. Этот рассказ часто считают основополагающим для творчества Лавкрафта и в каком-то смысле даже символом его жизни и мироощущения; но, по-моему, есть причины усомниться в подобных утверждениях. Поскольку это один из самых часто публикуемых рассказов Лавкрафта, его сюжет хорошо известен. Странный субъект, который провел всю свою жизнь, по сути, в одиночестве (за исключением некого старика, который когда-то заботился о нем), решает покинуть древний замок, в котором заточен, и, вскарабкавшись на самую высокую башню замка, увидеть солнечный свет. С великим усилием он забирается на башню и переживает "чистейший экстаз, подобного которому я еще не знал - сквозь причудливую узорчатую решетку из железа... лила свой безмятежный свет лучистая полная луна, видеть которую мне прежде доводилось только в снах да в смутных грезах, которые я не осмеливаюсь назвать воспоминаниями".

   Но вслед за этим он испытвает страх, поскольку замечает, что не оказался где-то на вершине башни, но добрался до "земной тверди". Ошеломленный этим открытием, он словно в трансе идет через заросший парк, где стоит "почтенный замок, увитый плющом". Этот замок - "до безумия знакомый, и все же чем-то обескураживающе странный"; изнутри доносятся звуки веселого празднества. Он забирается в замок через окно, чтобы присоединиться к веселящейся компании, но в тот же миг "происходит самое пугающее из всех происшествий, которые я мог вообразить": гуляки как безумные бросаются прочь от некого ужасного зрелища - и протагонист оказывается лицом к лицу с чудовищем, обратившим толпу в паническое бегство. Ему кажется, что существо стоит "за золотистой аркой, которая вела в соседнюю и чем-то похожую комнату", и, наконец, герой различает его во всей красе:


   Я не в состоянии даже примерно описать, на что оно походило, ибо то была уродливая смесь всего самого нечистого, противоестественного, нежеланного, ненормального и омерзительного. То было вурдалачье олицетворение распада, ветхости и разложения; гнилостное, сочащееся гноем видение болезненного откровения; чудовищное обнажение всего того, что милосердная земля доселе прикрывала. Бог свидетель, то было существо не с этого света - или более не с этого - и все же к своему ужасу я различил в его изъеденной, со сквозящими костями плоти злорадную, гнусную карикатуру на человеческий облик, а в его заплесневелом, почти истлевшем наряде - нечто настолько невыразимое, что я совсем похолодел.


   Он хочет бежать от чудовища, но нечаянно оступается и падает вперед; и в тот же миг касается "полуразложившейся протянутой клешни чудовища под золотистой аркой". И лишь тогда герой понимает, что внутри арки заключена "холодная и твердая поверхность полированного стекла".

   На уровне сюжета "Изгой" имеет мало смысла. Какова, скажем, природа "замка", в котором обитал Изгой? Если он действительно под землей, то, как получилось, что его окружал "бесконечный лес"? Приняв во внимание эти и другие несуразности - если подходить к этой истории с жесткими мерками реализма, - и отметив эпиграф из "Кануна св. Агнес" Китса ("В ту ночь Барону снились многие напасти; / И гости - воины его... / Предстали перед ним в одном кошмаре"), Уильям Фулвилер выдвинул предположение, что в "Изгое" попросту пересказан сон. Кое-что свидетельствует в эту пользу, и эта трактовка, несомненно, объяснила бы "иррациональные" на первый взгляд моменты повествования; однако сюжет рассказа несколько сложнее и запутаннее. По замешательству Изгоя при виде нынешних очертаний замка, до которого он добирается (а также тропа, "где лишь редкие руины обнаруживали былое присутствие заброшенной дороги"), становится ясно, что Изгой - некий давно умерший предок нынешних обитателей замка. Взобравшись на самую высокую башню своего подземного замка, он попадает в комнату, содержащую "большие полки из мрамора, уставленные низкими удлиненными ящиками самых зловещих очертаний": явно мавзолей наземного замка. Разумеется, даже если Изгой - некий столетний предок, нет никаких объяснений, как же он смог выжить - или восстать из мертвых -столько лет спустя.

Перейти на страницу:

Все книги серии Шедевры фантастики (продолжатели)

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее