Жизнь Ленро Авельца

Десять минут назад я был близок к тому, чтобы принести свободу на алтарь безопасности, забыв старый урок. Но ты напомнил: между позором и войной следует выбирать войну. А если принципы усложняют жизнь – может, стоит изменить жизнь, а не принципы?

Никаких компромиссов со злом – ни в каком качестве, ни в какой форме, никогда и нигде. Откуда бы оно ни пришло, кем бы ни прикинулось, какие бы маски ни надело – религия, терроризм, Джонс или вот генерал Уэллс, – ответ злу всегда один. Ни уступок, ни перемирий; отчаянная борьба – без жалости и сострадания, на всех фронтах, вплоть до окончательной победы. «Вот что я называю жизнью!» – правильно, Майкл?.. Дуэль, к барьеру, стрелять в Грушницкого!

Как я мог забыть? Это суицид Евы Карр сбил меня с толку, Организация опутала и утопила в болоте. Я и забыл, как легко дышится на поверхности, как прекрасны горные вершины, как приятен бриз, и крики чаек, и шёпот ракушек, и синее небо.

Уинстон Уэллс – человек, уверенный, что силой можно решить любую проблему, охваченный мессианской идеей, – являлся моим врагом. Вопрос о том, можно ли доверить ему руководство миром, – неправильный вопрос.

Да, Уэллс хотел добра – а кто его не хочет? Но изменил бы он мир к лучшему? Нет. Принёс бы он много зла? Да.

Моё личное тёплое отношение к нему не изменилось. Я понимал, что отныне взаимности не дождусь, и как только он узнает, кто именно его предал, наша дружба будет похоронена.

Убедить его остановиться? Бесполезно. Могу ли я смириться? Вполне. Хочу ли я смириться? О нет. Мне жаль нерождённых детей иллюзорного будущего, но ими-то всё можно оправдать, и я скажу: пусть дети разберутся сами.

Итак, война. Я против генерала Уэллса.

Что я мог сделать? Как мог остановить всемогущего человека, да к тому же единственного, кому по иронии судьбы я мог доверять?

Ни с Мирхоффом, ни с его замом у меня никогда не было хороших отношений. Для них я был человеком Уэллса. С Керро Торре у меня были давние счёты, и он меня сильно недолюбливал, а Мирхофф относился ко мне настороженно и заподозрил бы подвох, сообщи я ему о заговоре.

Ни с Мирхоффом, ни с Торре у меня не было прямой связи; о Редди нечего и говорить. Отправить сообщение кому-то из окружения я боялся – судя по всему, сообщников Уэллса в штаб-квартире было больше, чем я думал, они притаились на всех уровнях власти – от заместителя генсека Грейма до начштаба Гиббс.

Времени оставалось совсем мало, а возможности были крайне скудными.

Час икс – момент приземления в Нью-Йорке. Действовать надо было быстро, и единственный выход, который я видел, состоял в том, чтобы отправить сообщение прямо с борта самолёта. Мой коммуникатор прослушивали, и Уэллс очень скоро узнал бы о том, что его верный соратник оказался предателем, но я рассчитывал, что если сообщение зашифровать, то его люди, считая, что я на их стороне, доберутся до него сравнительно нескоро. Как раз к моменту, когда оно дойдёт до адресата.

К кому обратиться, если штаб-квартира для меня закрыта?

Какими козырями я располагал?

Против вездесущего и всемогущего ОКО таковых у меня было три.

Во-первых, Уэллс мне доверял.

Во-вторых, всё, что мы делаем, мы делаем ради наших детей. Уэллс имел одного ребёнка. Сейчас Ада Уэллс где-то над Атлантическим океаном, летит на Сицилию. Известно ли ей о планах отца? Вряд ли. Одобрит ли она их, когда ей станет известно? Едва ли. Сумеет ли она убедить его остановиться? Нет. Остановится Уэллс по просьбе дочери? Очень сомневаюсь. А вот остановится ли ради неё?..

Это предстояло проверить.

Наконец, третий козырь был спрятан глубоко в рукаве, и достать его оказалось непросто.

В тот памятный день, когда меня ранним утром вызвали к генсеку, а затем Уэллс с Мирхоффом хором запретили мне трогать Бальдира Санита, генерал напоследок рекомендовал мне кое-что. Раз уж решено, что президентский пост займёт Зверь, сказал он, тебе не мешало бы встретиться с ним и помириться. Он не фанатик, а реалист, и с ним можно говорить.

Дружба с хозяином Овального кабинета – не та вещь, от которой отказываются, даже при известных предубеждениях. Я воспользовался советом Уэллса и вскоре посетил избирательный штаб республиканцев. Санит принял меня, и мы общались около часа. На этот раз, в отличие от приснопамятной встречи в моём кабинете, он не кривлялся, и я отплатил ему той же монетой.

Празднуя победу, Санит тем не менее понимал, что удача переменчива и в следующий раз его благодетели могут не удержать бульдога по кличке Авельц на коротком поводке. Он желал сохранить со мной если не хорошие, то хотя бы рабочие отношения, и я даже удивился, насколько конструктивным оказался разговор. Мы с ним обсуждали не внутреннюю политику и существование Господа – разговор шёл об Организации и её будущем. Санит сказал мне тогда загадочную фразу, что-то вроде:

– Существующий миропорядок я считаю оптимальным из возможных, – а потом добавил: – и готов по мере своих сил защищать его доступными мне средствами.