Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

— Читал вашу статейку в газете. — Сказал и замолчал. Наверное, ждал, что она повернет к нему голову.

Но Нина продолжала с усердием править тетради.

— Стало быть, устыдить Козлоногова хочете. — Игнатий притворно зевнул. — Зазря старались. Ничего с этого не будет. И до вас, которые писали, помощи не видали.

Нина снова умышленно промолчала: должен же понять, что у нее нет времени с ним разговаривать. Интересно, на какие деньги он пьет? Мотря говорит, что у них в деревне гонят самогонку, но кто гонит — помалкивает.

— Пишут вам из дому? Братец тоже, однако, пишет?

— Пишет.

— Что-то я братца у вас дома не видел. Сестрицу видел. Огонь девка.

— Он — двоюродный брат, — сказала Нина. «Я не обязана перед ним отчитываться».

— Сродный, значит.

Игнатий огляделся. Зачем? Никитична вышла во двор. Дед с ребятишками на полатях. Степан с Мотрей за дровами уехали. «Что, если прогнать Игнатия?» Нина низко наклонилась над тетрадью, чтобы Игнатий не видел ее лица. Коля всегда говорил: «По твоему лицу можно прочесть, о чем ты думаешь».

— Нина Николавна, а вы сильно гордая, сразу видать, что благородного происхождения… — И после вязкой паузы добавил с издевочкой: — Разговаривать не хочете.

«Про благородное происхождение ему, конечно, наболтал Африкан. Откуда бы он взял…»

— Нет, почему же, у меня тетради… Я тороплюсь… — Нина подняла на него глаза, и слова застряли у нее в горле. Прослоила за его взглядом и запахнула халат на груди. «Сейчас я скажу ему, чтобы уходил».

Игнатий, пошатнувшись, шагнул в горенку.

— Я тебя… — произнес он каким-то свистящим шепотом, — вот такую чистенькую…

Нина вскочила и, прижав руки к груди, отступила к окну. И тут услышала спасительный голос Мотри.

— Не успеешь полы помыть, как натопчут, ироды!

Игнатий круто повернулся и, пошатываясь, вышел.

Мотря застала Нину в слезах. Она лежала, уткнувшись в подушку.

— Вы что, Нин Николавна, неужто этот рыжий кобель обидел? Он хоть кого обидит. Варнак паскудный! Ну, погоди, я налажу его отцедова!

Мотря прибила на дверь щеколду. Нина стала запираться изнутри. Игнатий приходил дважды. Нина, не отозвалась на его стук. И он оставил ее в покое.

Новое событие отодвинуло на задний план страх перед Игнатием. Заявились прямо на урок Степанчиков и Козлоногов. Степанчиков отправил ребят по домам, сообщив, что им нужно обсудить «текущие вопросы». Козлоногов, тщедушный, неопределенных лет мужчина, никакого интереса к Нине не проявил. Словно и не она писала о нем в газету.

Степанчиков начал миролюбиво. Пожурил: дескать, негоже сор из избы выносить. У нее тоже могут быть неполадки в работе. Потом он разъярился и начал кричать:

— У самой политпросветработа стоит на точке замерзания, а туда же, указывать!

Отправил Леонтиху собирать мужиков, подписавшихся на заем. Мужики приходили по одному. Степанчиков, грозно поглядывая на Козлоногова, заявил, что секретарь всем, у кого брал деньги, выдаст расписки, а на днях привезет облигации. Никакого списка у Козлоногова не оказалось, но он с непостижимой легкостью выдавал расписки на ту сумму, что ему указывали. Мужики кланялись начальству и, улыбаясь, заговорщически поглядывали на Нину. Кое-кто не без умысла громко благодарил:

— Спасибо тебе, Нина Николавна, а то плакали бы наши денежки.

Нина в душе торжествовала. Радость омрачил Степанчиков.

— Про школу, — сказал он, — имей в виду — нет никаких указаний. Сама заварила кашу, товарищ Камышина, сама и расхлебывай. Можешь распустить школу — официально ее не существует. Зарубила?

— Это неважно, — с неожиданной для себя смелостью сказала Нина. — Важно, что ребята учатся. И станут учиться! Вам ясно?

— Ты смотри! — только и нашелся ответить Степанчиков.

Пообещав через неделю привезти облигации, Степанчиков и Козлоногов уехали.

Потянуло в город — встретиться с Виктором. Рассказать о своей победе. Повидаться бы с Петренко, услышать от него: «Молодец, Ниночко». Решила поехать в город в первое же воскресенье. Поездка сорвалась. Ударили морозы, да такие, что ребятишки притаскивали в школу замерзших воробьишек и тщетно пытались их отогреть на печке Леонтихи. Нина простудилась после бани в своей стылой горенке. Заболело горло. Никитична напоила Нину чаем с сушеной пареной малиной и укрыла тяжелым жарким тулупом. «Болезнь-то, она потом выходит».

Сквозь сон померещились голоса. Показалось, что чужие. Проснулась — темно. То ли вечер, то ли ночь… Нет, разговаривают. Услышала голос Никитичны: «Всяк умен — кто сперва, а кто потом. Сдается, понапрасну они эдак Василия… Не подумавши…» О чем-то быстро заговорила Мотря. Ее прервал Игнатий (и он здесь). «Как же! Подставляй карман шире. Покуда разберутся — Василия Митькой звали». Получается, что она подслушивает. Нехорошо. Засунула голову под подушку: «Неужели из-за горла сорвутся занятия? Спать, спать… Никитична говорит: „Сном проходит болезнь“».

Утром, совсем еще затемно, явилась Мотря.

— Не спишь, Нина Николавна? Че вчера было!

— Я слышала голоса. Мне сначала показалось, что чужие.

— Правильно. Степанчикова и этого Козлоногова принесло. Приехали гости по наши кости.