Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

— Его убили, — каким-то деревянным голосом сказала Нина.

Анфиса ошарашенно молчала, глядя на Нину во все глаза.

— Виктора Зорина зверски убили кулаки, — чуть повышая голос, но не меняя интонации, проговорила Нина.

— Читала я… в газете было, — ничего не понимала Анфиса.

— Знаете, мы хотели с ним пожениться… — губы у Нины запрыгали, и она замолчала.

— Ты бы поплакала, — жалостливо сказала Анфиса.

Нина молча пожала плечами.

— Поплачешь, полегчает, — всхлипнула Анфиса и, прислушавшись, сказала: — Слышишь, пришел…

Нина кинулась к Петренко. Когда-то через темную гостиную от своих детских страхов и от своего детского одиночества она вот так же во весь дух летела к нему. Он обнял ее, гладил по голове, приговаривал давно забытые ласковые украинские словечки.

Иван Михайлович подвел Нину к кушетке, усадил рядом с собой.

— Нашли этих бандюг? — спросила Анфиса, рукавом кофточки вытирая мокрое от слез лицо.

— Найдут. Одного уже нашли. Никуда они не уйдут. — Иван Михайлович еще что-то говорил, но его слова до нее не доходили. Нине важно было слышать его голос.

Зазвонил телефон, и Петренко ушел в другую комнату.

— Ты ночуй у нас, — предложила Анфиса. — Мне пора на рабфак. Можно было бы и не ходить, да сегодня у нас заседание партячейки.

Она ушла. За закрытой дверью вполголоса разговаривал Петренко.

Нина подумала, что у всех свое дело… Она встала, тихонько оделась и осторожно выбралась на улицу.

Ее обогнала, судя по голосам, молодая пара. Мужчина сказал женщине:

— Сколько раз тебе говорил: одевайся теплее, вот простудишься.

«У всех свое, — с холодным отчаянием подумала Нина. — А я? Зачем жить, если его убили? Если он, как Катя, — белый холмик…» Разболелось колено. С каждым шагом брести по занесенным улицам становилось все труднее. Нина присела на лавочку у чьих-то ворот.

Мимо прошел высокий человек в военной бекеше, оглянулся. Постоял и подошел к ней.

— Ниночко, что ты тут делаешь? Зачем убежала? Пойдем, я провожу тебя до дому.

Глава тридцать первая

К вечеру у Нины заболело горло, поднялась температура, к ночи навалились кошмары. Ей чудилось — она бежит по ломкому льду речки, спасаясь от Порфишки и длиннорукого, с разбегу проваливается в черную ледяную воду… Нина открывала глаза и видела перепуганное лицо мамы, а за ним электрическую лампочку, завешанную газетой. И снова, как только она закрывала глаза, наваливались кошмары, снова за ней гнались, она пряталась в подполье, на полатях, падала с саней, расшибалась и кричала: «Голова, голова, держите голову!»

Все страшное, дикое, лаврушинское обрушилось на нее. Самым ужасным было — ее убивали, но она знала — мертв мальчик с тонкой шеей, неподвижным лицом и остановившимися глазами.

Однажды она увидела близко знакомое лицо и долго не могла вспомнить, где она видела это пенсне в золотой оправе.

— Кажется, нам получше, — произнес знакомый голос.

Доктор Аксенов!

— Доктор, вылечите Витю, — сказала она и удивилась, какой у нее хриплый и слабый голос.

— Ты о чем, Ниночка? — спросил доктор.

— Она бредит, — пояснила Натка.

Пришла Нина в сознание на третьи сутки, ей казалось, что она только вчера вернулась из клиники, но Натка, глядя ей в глаза, сказала, что Виктора уже похоронили. После Нина узнала, что Натка по просьбе мамы обманула ее. Виктора хоронили именно в этот день. Но похороны были Нине не под силу, и хотя она это и понимала, но долго не могла простить Натке ее милосердной лжи. Натка спрятала газету и испортила потихоньку от Африкана радио.

В конце второй недели, когда Нина бродила уже по комнате, пришло письмо из рика, подписанное Степанчиковым: товарищу Камышиной предлагалось немедленно явиться «по месту работы», срочно провести выпуск ликбеза и сдать дела…

Мама решительно восстала:

— Никуда ты не поедешь, после ангины у тебя может быть осложнение на ноги. Сходи в амбулаторию, тебе дадут справку, что ты больна. Напиши Степанчикову, а Натка отнесет письмо на почту.

— Я должна поехать, — сказала Нина и соврала: — У меня уже ничего не болит.

— Боже мой, никогда вы меня не слушаетесь! — разволновалась мама. — Считаете себя взрослыми.

Нина с трудом дождалась (разговор происходил еще до утреннего чая), когда мама с Африканом ушли на службу, а Натка — в школу. Написала маме: «Я поехала. Не сердись, я должна. Вернусь через три дня. — И, чтобы утешить маму, приписала: — Мне так легче, чем одной лежать». В душе она была убеждена, как всегда бывает убежден человек, когда его постигает большое горе, что легче ей никогда уже не будет, что все хорошее, радостное теперь позади.