Жизнь Пифагора

(157) Если говорить о мудрости Пифагора, важнейшим свидетельством ее пусть будет то, что написано в воспоминаниях пифагорейцев. Воспоминания эти, во всем правдивые, всегда краткие и в противоположность старомодной и древней манере речи как бы осыпающие нежный пух с плодов, написаны с поистине божественным умением, полны и насыщены мыслями и вместе с тем пестрят разнообразными картинами и сведениями, при этом совершенно незамысловаты и скупы на слова, однако изобилуют живыми и достоверными рассказами с приложением множества ученых комментариев и полны так называемых силлогизмов, если только человек знакомится с ними правильным образом, а не поверхностно и понаслышке. Итак, Пифагор начинает с науки об умопостигаемых предметах и о богах. (158) Затем он учит обо всем, что касается природы, а также нравственной философии, и заканчивает логикой, передает различные поучения и самые точные знания – в целом нет ничего, касающегося человека, что не сделалось бы предметом познания, что не разъяснялось бы в этих сочинениях. Если все признают, что одни из них – это сочинения самого Пифагора, другие же представляют собой конспект его лекций, поэтому обязаны своей славой опять-таки не их авторам, а Пифагору, как если бы они были его творениями, то из всего этого очевидно, что Пифагор был достаточно искушен во всей мудрости в целом. Но говорят, что он более всего отдавал предпочтение геометрии. Ведь у египтян много геометрических решений, так как еще с древних времен, когда правили боги, из-за разливов Нила и убывания воды в нем они были вынуждены все измерять, так что египетские мудрецы разметили землю, отчего и наука была названа «геометрия», землемерие. Но и наука о небесных явлениях, в которой был сведущ и Пифагор, не остается у них в пренебрежении. Есть мнение, что все то, что он говорит о линиях, заимствовано у египтян. А что касается расчетов и чисел, это, говорят, изобретение финикийцев. Науку же о небесных явлениях некоторые одинаково относят и к египтянам, и к халдеям. (159) Говорят, переняв все это и умножив знания, Пифагор развил эти науки и одновременно мудро и умело преподавал их слушателям. Название «философия» первым придумал он и сказал, что самое стремление к ней есть как бы любовь к мудрости, мудрость же есть знание истины о существующем. Он познал истинно сущее и говорил, что нематериальное, вечное и единственное реально существующее – то, что бестелесно [105] , остальное, имеющее то же название, существует благодаря своей причастности к нему, так называемые материальные и телесные виды, рожденные и подверженные разрушению и никогда не обладающие подлинным бытием. Мудрость же есть знание о действительно сущих вещах, а не об их одноименных подобиях, так как телесные вещи и непознаваемы, и препятствуют прочному знанию о них, будучи безграничными [106] и недоступными познанию и как бы вовсе не существующие из-за их разрозненности в целом и невозможности положить предел, который можно было бы обозначить правильно. (160) Науку же о том, что по своей природе непознаваемо, невозможно даже представить. Итак, нужно стремиться не к беспредметному знанию, но к знанию о подлинно сущем и всегда равном самому себе, пребывающем в постоянстве и соответствующем названию «сущее». Пониманию истинно сущего сопутствовало знание о существующих одноименных вещах, как, например, раньше никогда не изучаемое соотношение науки о частном и науки об общем. «Итак, – говорит Архит, – хорошо изучив общее, они намеревались рассмотреть и частные вещи, каковы они». Потому что не единственным, не однородным и не простым является сущее, а рассматривается вслед за этим уже как разнообразное и многовидное, то есть имеется как мыслимое и бестелесное, что называют сущим, так и телесное и доступное ощущению, которое по причастности к сущему объединяется с ним. (161) Обо всем этом он передал точнейшие знания и ничто не оставил неисследованным. Он дал людям и науку об общих местах, как, например, аподиктическое искусство [107] , искусство давать определения и искусство разделения, как это можно видеть из воспоминаний пифагорейцев. Он привык в кратких изречениях передавать символическим образом своим ученикам сложные и разветвленные мысли, подобно тому как Аполлон и сама природа, один – самыми обыденными словами, другая – с помощью незначительных причин, двусмысленно и труднопонятно указывают на множество мыслей и свершений. (162) Таково изречение самого Пифагора: «Начало есть половина всего». Не только в этом полустишии, но и в других, сходных с ним, скрыл божественный Пифагор искру истины для тех, кто может разжечь ее, утаив за краткостью необозримую и неизмеримую глубину умозрения, как, например, в изречении «все подобно числу», которое глубокомысленно разъясняет все другие, или опять же в выражении «дружба – это равенство», или в слове «космос», или, клянусь Зевсом, в названии «философия», а также в слове «эсто́» или в слове «тетрактида». [108] Все это и множество других выражений и стихов Пифагор придумал для пользы и исправления учеников, и его создания внушали слушателям такое почтение и так их вдохновляли, что у них существовал образец клятвы: