Читаем Жизнь по-американски полностью

Все остававшиеся мне еще четыре с половиной года в Белом доме я продолжал интересоваться происходящими в Китае медленными переменами. Он по-прежнему оставался вполне коммунистической страной, но поощрение малых предприятий и освобождение крестьян от коллективной формы хозяйствования, предоставление им возможности арендовать обрабатываемую ими землю и получать свою долю дохода от обработки вело к образованию в стране класса предпринимателей. Как бы они эту систему ни называли, это было начало свободного предпринимательства, и такими методами они увеличили продуктивность сельского хозяйства в некоторых провинциях почти в четыре раза.

Я не претендую на обладание даром, который дал бы мне возможность предвидеть в 1984 году огромные перемены, постигшие впоследствии коммунистический мир. Но события в Китае и Польше внушили мне оптимизм; это был первый блеснувший на горизонте огонек, первое открытое признание в коммунистическом мире, что коммунизм не работает… предвестник его краха.

Только дальнейший ход истории может дать ответ на вопрос, каким путем пойдет дальше Китай. Зверская расправа китайского руководства со студентами, выступившими за элементарные демократические права, затрудняет дальнейшие прогнозы. Мужество студентов, погибших под танками на площади Тяньаньмэнь, подтвердило мое неизменное убеждение: ни одно тоталитарное общество не в состоянии подавить инстинктивное стремление людей к свободе, и, если дать невольникам вкусить немного свободы, они непременно потребуют больше. И все же, следя за ходом этой драмы и узнав о судьбе студентов, я не мог не подумать: а не было бы лучше им немного подождать с выступлением? Как и всякий другой, я понимал их и сочувствовал им, но знал, что среди китайского руководства есть люди, пытающиеся, пусть и медленно, способствовать развитию свободы и демократии, и студенческое выступление, при всем проявленном его участниками мужестве, в конечном счете могло затруднить этим людям выполнение их намерений.

Как я уже сказал, трудно предсказать будущее Китая, хотя я уверен, что волны свободы, бушующие в современном мире, докатятся и туда.


Через несколько недель по возвращении из Китая я отправился в Лондон на экономическое совещание в верхах, сделав по пути две незабываемые остановки.

В Ирландии мы посетили на вертолете деревню Беллипорин в графстве Типперери. Оттуда в середине XIX века, тяжелое для Ирландии время, отправился в Америку мой прадед Майкл Рейган. Мой отец остался сиротой, когда ему еще не было шести лет, и ему и мне мало что было известно о предках со стороны Джека. Но положение президентов дает им иногда некоторые дополнительные привилегии, и на этот раз по случаю нашего визита ирландское правительство откопало мою родословную и познакомило меня с ней.

В Беллипорине священник показал мне запись о крещении Майкла Рейгана в 1829 году. Затем мы зашли в церковь, где оно состоялось. Потом я прошел по городку, где он вырос, стараясь обменяться рукопожатиями с возможно большим количеством людей, к пабу, носящему мое имя. Там я выпил пива и получил в подарок свою родословную, установленную "Книгой пэров Берка". Выяснилось, что я состою в отдаленном родстве не только с Елизаветой II, но и с Джоном Кеннеди.

На встречу в пабе наши хозяева пригласили, по их словам, нескольких моих дальних родственников, в том числе одного якобы очень похожего на меня. Мне часто говорили, что такие люди встречаются, хотя особого сходства мне никогда не случалось видеть. Но в тот день я был потрясен. Я просто глазам не поверил, когда передо мной предстал молодой человек лет двадцати. Изумительно, насколько мы с ним походили друг на друга: его глаза, волосы, овал лица — все, как у меня. Если учесть, что мой прадед уехал из Беллипорина в Америку более ста лет назад, впечатление было сверхъестественное.

Посетив в качестве президента США эту деревню, откуда пошла моя ветвь семейства Рейганов, узнав, что некоторые мои предки были похоронены на кладбище для бедных, я был глубоко тронут. Хотя тяготение к прошлому всегда было мне чуждо, при виде узкой улочки маленького городка, откуда эмигрант по имени Майкл Рейган отправился на поиски своей мечты, на меня нахлынули мысли не только о Майкле Рейгане, но и о его сыне, моем деде, которого я никогда не видел. Я думал о Джеке, о его ирландских рассказах и постоянном стремлении преуспеть в жизни. Думал я и о своем детстве в Диксоне, как я попал из этого маленького городка в Голливуд, а потом и в Вашингтон.

Что за удивительная у нас страна, если правнук иммигранта из Беллипорина смог стать президентом! Мне невольно пришла мысль о том, как горд был бы Джек в тот день. Никогда я так не жалел, что его и Нел уже не было в живых и они не могли порадоваться за меня.

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное