Читаем Жизнь по-американски полностью

В конце марта — по-видимому, в значительной степени благодаря Моше Аренсу — из Израиля начали поступать сигналы, свидетельствующие о готовности вывести на разумных условиях войска из Ливана. Мы положительно отозвались на эту новую тенденцию, и я опять начал надеяться, что нам удастся достичь умиротворения на Ближнем Востоке. К сожалению, вскоре произошли трагические события, показавшие, что на Ближнем Востоке вовсе не все хотят мира — по крайней мере, такого мира, который закреплял бы признание Израиля.

Рано утром 18 апреля нас с Нэнси разбудил телефонный звонок. Мне сообщили, что начиненный взрывчаткой автомобиль разрушил наше посольство в Бейруте, что при взрыве погибли десятки американцев и ливанских служащих посольства. Среди погибших было пятеро охранявших посольство морских пехотинцев и несколько сотрудников посольства, включая главного специалиста ЦРУ по проблемам Ближнего Востока.

Ответственность за этот варварский акт взяли на себя шиитские фундаменталисты из Ирана, которые, по последним сведениям нашей разведки, пытались использовать сложную обстановку в этой стране для расширения исламской революции.

"Прости меня, Господи, за то, что я испытываю чувство ненависти к людям, способным на столь жестокое и трусливое преступление", — записал я вечером того дня у себя в дневнике.

Через пять дней после террористического акта я поехал на военно-воздушную базу "Эндрюс", куда привезли тела жертв. Вот что я записал в дневнике в тот день:

"Мы с Нэнси выразили свое соболезнование всем родственникам убитых. Оба мы не могли сдержать слез. Говорить я не мог и только пожимал им руки. Вернувшись вечером домой, я переоделся и отправился на обед, который Белый дом давал для представителей прессы. В мои обязанности входит вести легкую беседу, шутить и т. п. Но я не способен так быстро перестраиваться. Поэтому, чтобы не нагнать на всех уныние… я выступил последним и извинился за то, что не смог развлекать гостей, потому что утром выполнял свой скорбный долг на базе "Эндрюс".


И таких дней за период моего президентства было много — слишком много.

Хотя наши сердца разрывались от горя, Джордж Шульц все же предложил отправиться на Ближний Восток и попробовать раздуть огонек умиротворения, которому Филип Хабиб не давал погаснуть в течение всего этого года. Сам Хабиб был утомлен трудами, которые далеко выходили за пределы служебных обязанностей, и хотел вернуться к спокойной жизни, из которой мы в прошлом году сумели его выманить.

Вскоре по прибытии на Ближний Восток Шульц прислал мне телеграмму, в которой сообщал, что обе враждующие стороны, по-видимому, устали от непрекращающегося кровопролития и разрушений и хотят положить им конец; по его мнению, есть основания надеяться на плодотворный исход его миссии.

Его предположения оправдались: после двухнедельных интенсивных переговоров было выработано соглашение, по которому Израиль обязывался вывести войска из Ливана одновременно с Сирией, а Ливан — второе арабское государство после Египта, официально признавшее Израиль, — соглашался на создание вдоль своей южной границы зоны безопасности, которая будет обеспечивать неприкосновенность поселений на севере Израиля.

Опять было возродились надежды на урегулирование на Ближнем Востоке. И тут Сирия, которой, видимо, придали храбрости поставленное ей Советским Союзом новейшее вооружение и тысячи новых "советников", дала нам знать, что отказывается вывести войска из Ливана. Из этого следовало, что и соглашение между Ливаном и Израилем, на которое было потрачено столько сил, тоже не осуществится.

Мы снова воззвали к Иордании и Саудовской Аравии, которые не без основания были обеспокоены ростом советского влияния в Сирии, считая, что это представляет серьезную угрозу их нефтедобывающим районам. Не могут ли они повлиять на Сирию? Я обещал президенту Жмайелю, что наши морские пехотинцы не уйдут из Ливана, пока не удастся выработать соглашение об отводе войск.

Джордж Шульц опять поехал в Ливан — искать способ ускорить вывод сирийских войск, но, к своему большому разочарованию, обнаружил, что арабский мир расколот и либо не может, либо не хочет оказать серьезное давление на Сирию. В течение лета и осени 1983 года Шульц и Роберт (Бэд) Макфарлейн, член Совета национальной безопасности, который сменил Хабиба в роли нашего чрезвычайного представителя на Ближнем Востоке, всеми способами пытались принудить Сирию вывести войска, но успеха не добились. Напротив, положение непрерывно ухудшалось. Сирийские и израильские войска оставались на своих позициях, а столкновения между христианами и мусульманами, по сути дела, уже вылились в гражданскую войну.

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное