Читаем Жизнь по-американски полностью

Последний опрос общественного мнения показал, что моя экономическая программа пользуется поддержкой, но что число сторонников моей внешней политики — в Ливане — сильно упало. Американцам непонятно, что наши морские пехотинцы делают в Ливане. Все же у нас очень сильны изоляционистские взгляды".

Каждый раз, когда поступало известие о гибели еще одного морского пехотинца, я звонил его родителям. Как трудно, как страшно мне было с ними разговаривать! Отец одного спросил меня: "Назовите мне причину нашего присутствия в Ливане, которая оправдала бы гибель моего сына!"

После минутного замешательства я ответил: "Никакие слова не возместят вам вашей утраты, но, может быть, вас хоть немного утешит мысль, что ваш сын умер во имя самых славных традиций нашей страны и корпуса морской пехоты… Американцы всегда верили, что на нашу страну возложена миссия — нести мир и демократию всем народам. И наши отважные мужчины и женщины всегда были готовы положить жизнь, защищая свободу. Именно это и делают наши морские пехотинцы на Ближнем Востоке".

Другому отцу я сказал: "Некоторые люди за всю жизнь ни разу не оказываются перед необходимостью делать действительно трудную работу, рискуя при этом жизнью. Некоторые, оказавшись перед такой необходимостью, проявляют слабину. Но большинство американцев берутся за эту работу, поскольку знают, что кроме них ее делать некому, и поскольку убеждены, что сделать ее необходимо".

Конечно, слова о правом деле не могут умерить горя отца. Но я был убежден в нашей правоте. Ведь мы кое-чего достигли: казалось, еще немного — и ливанцы, сирийцы и израильтяне найдут решение разделяющих их проблем.

Хотя некоторые мои соотечественники, как и тот отец, сомневались в целесообразности нашего присутствия в Ливане, я старался их убедить, что туда призывает нас долг. "Ближний Восток, — говорил я, — наше общее дело, его проблемы касаются нас всех". Но объяснять это убитым горем родителям — а впереди меня ожидало еще много таких объяснений — было очень трудно, очень тяжело.

Пока я убеждал конгресс и скорбящих родителей, что Соединенные Штаты не имеют права отказаться от роли миротворца в Ливане, пламя гражданской войны в этой стране разгоралось все ярче и экстремисты все чаще нападали на аэропорт и на позиции французского контингента международных сил. И тут Билл Кларк, который два года был моим помощником по национальной безопасности, попросил освободить его от этой должности, согласившись занять пост министра внутренних дел: он явно устал и хотел работы поспокойнее.

Когда об этом узнал Джим Бейкер, он пришел ко мне и, ссылаясь на то, что ему надоело быть руководителем аппарата Белого дома, попросился на освободившуюся должность помощника по национальной безопасности. А свой пост он предложил передать Майку Диверу, которого я хорошо знал со времени пребывания на посту губернатора Калифорнии.

Я согласился. Но тут ко мне обратились Эд Мис, Билл Кларк, Билл Кейси и Кэп Уайнбергер: они считали, что все эти перестановки не принесут ничего хорошего. Им не нравилась кандидатура Майка Дивера, в обязанности которого входило руководство отношениями Белого дома с прессой, на пост руководителя аппарата. Они также не одобряли назначение Джима Бейкера помощником по национальной безопасности. Они убедили меня отказаться от этих перестановок: мне вовсе не хотелось, чтобы между членами кабинета и персоналом Белого дома возникли трения.

"Джим принял это известие спокойно, — записал я в дневнике, — но Майк очень огорчился. В целом, весь день — одни неприятности. Группа планирования СНБ провела совещание по Ливану. Решений не принимали, ограничились перечислением проблем. Мало приятного в перебранке из-за поста помощника по национальной безопасности".

В последующие дни Билл Кейси и некоторые из моих более консервативных сторонников начали уговаривать меня назначить помощником по национальной безопасности Джин Киркпатрик, которой, видимо, надоело быть нашим представителем в ООН (она занимала эту должность уже более двух лет). Она сама мне сказала, что хочет получить это назначение. Мне очень нравилась Джин, но я заметил, что у нее неважные отношения с Шульцем, поэтому остановил свой выбор на Макфарлейне.

Решение не назначать Джима Бейкера на пост помощника по национальной безопасности имело решающее значение для моей администрации, хотя в то время я и не представлял себе, какую важную роль ему суждено будет сыграть в дальнейшем.

60

В пятницу 21 октября, через четыре дня после того, как Бэд Макфарлейн вступил в свою новую должность, мы с Нэнси решили провести семейный уик-энд в национальном клубе гольфа в Огасте, штат Джорджия, вместе с Джорджем Шульцем, Доном Риганом, бывшим сенатором Николасом Брейди и их женами. Устав от споров по поводу назначения нового помощника по национальной безопасности, бесконечных и бесплодных обсуждений ливанского вопроса и боев с демократами в конгрессе из-за бюджета, я решил немного отдохнуть, хотя давно уже не играл в гольф и не надеялся поразить кого-нибудь своим мастерством.

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное