Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Наняв вертолёт и облетев по разработанному плану окрестности города, журналисты сами отыскали одно из таких мест. В посёлке Левашово под Ленинградом лесной массив выглядел с высоты подозрительно линейным и правильным. Никаких посадок леса на этом участке не производилось. Всё указывало на то, что здесь когда-то были выкопаны рвы. Предположение подтвердилось: в эти рвы сваливали людей, расстрелянных в 1937 году.

Левашовскую пустошь огородили. Когда 30 октября было объявлено Днём памяти жертв политических репрессий, сюда стали приезжать родственники расстрелянных, представители общества «Мемориал», а со временем и священнослужители всех конфессий. По уничтоженным людям здесь совершают литию, на эту землю возлагают венки и цветы. Никто из посетителей пустоши, понятно, не знает, в эти ли рвы сброшены их родные или в какие-то другие, ещё неизвестные. Поскольку отец, как я думала, покоился на краю света, в Магадане, я стала приезжать сюда.

В 1993 году польское консульство воздвигло в Левашове католический крест с начертанной на плите эпитафией: «Памяти поляков – жертв массовых репрессий, расстрелянных в 1937–1938 гг. Соотечественники». О подпись «Соотечественники» всегда спотыкается сердце.

Осенью 1994 года в День памяти, когда мы, выйдя из автобуса, заказанного польским консульством, направились к сгруппированным на одном участке памятным крестам, ко мне подошёл поляк Евгений Вацлавович Вольский.

– Прочёл вашу книгу. Замечательно написано, – сказал он. – Но, Тамара Владиславовна, вы ведь умная женщина, так разрешите спросить: неужели вы верите в то, что с приговором «десять лет без права переписки» вашего отца довезли до Магадана и он отбывал срок там?

Да! Верила! Разве можно было как-то иначе истолковать реальный приезд в наш дом в 1938 году освободившегося из магаданских лагерей реального человека, который передал нам написанное рукой отца письмо с вложенными в него ста рублями?! Для нас это было потрясением, первой вестью: отец жив! Десятки раз мы с мамой перечитывали отцовское письмо. Посланец рассказал, что отец работает в бухте Нагаева по колено в воде, что у всех заключённых на бушлатах нашиты номера. Какой ещё более жестокой правды можно было требовать?

Как мы благодарили посланца! Как упрашивали передать отцу ответ! Он куда-то съездил, вернулся, обрадовал нас тем, что договорился с лесосплавщиком и тот взялся доставить наше письмо.

Заданный спустя пятьдесят шесть лет вопрос: «Неужели вы в это верите?» – был обращён не только к дочери репрессированного отца, но и к человеку, который сам прошёл следствие, тюрьму и семь лет лагерей. Вопрос сверлил мозг. Все и всё вдалбливало: формулировка «без права переписки» расшифровывается однозначно, единственно как расстрел. Но разве рассказ солагерника отца, его собственноручное письмо были меньшей реальностью?! Мы поверили: наш случай особый.

Точно так же в 1956 году мы поверили фальшивому «свидетельству о смерти», присланному на наш с сестрой запрос.

СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ

П-Б № 293408

Гр. Петкевич Владислав Иосифович умер 10 февраля 1942 года. Возраст 66 лет. Причина смерти – абсцесс печени, о чём в книге записей актов гражданского состояния о смерти 1956 года июня месяца 29 числа произведена соответствующая запись за № 2.

Место смерти: город, селение __________

Место регистрации: Мгинский райЗАГС Ленинградской области.

Дата выдачи: 29 июня 1956 г.

Заведующий бюро ЗАГС(подпись) Николаева

Согласно этой бумаге, в 1938 году отец мог быть жив, мог

находиться в Магадане. Мы продолжали верить, хотя заметили, что составлявший справку чиновник не потрудился даже высчитать папин возраст. Если он действительно умер в 1942 году, ему было не шестьдесят шесть, а всего пятьдесят два…

Столько было пройдено, узнано – а я всё ещё нахожусь под гипнозом лжи?

Знакомством с супругами Вишневскими я тоже была обязана обществу «Полония». Юрий Константинович отсидел десять лет. Его жена Ия Васильевна старалась оберегать оставшиеся силы мужа.

– Мы с Юрием Константиновичем сходим в Большой дом и попросим дать вам ознакомиться с делом отца вне очереди, – самоотверженно предложила она.

Несмотря на мои возражения, они опередили меня. Получили разрешение. И категорично заявили:

– Не пустим вас одну читать дело.

Я упрашивала больных, пожилых людей не провожать меня. Они не уступили. Остались поджидать меня в вестибюле Большого дома.