Жизнь Шарлотты Бронте

Вскоре она начала метаться, смертный час приближался, и ее перенесли на диван. На вопрос, стало ли ей покойнее, она с благодарностью посмотрела на вопрошавшую и сказала: «Не от вас придет мне покой, но скоро все будет хорошо стараниями нашего Спасителя». Через мгновение, видя, что ее сестре с трудом удается сдерживать горе, она произнесла: «Мужайся, Шарлотта, мужайся». Ее вера ни на мгновение не пошатнулась, ее глаза ни разу не помутились приблизительно до двух часов пополудни, когда она тихо и без единого вздоха совершила переход из временного в вечное. Вот как тихи и святы были ее последние часы и мгновения. Никому в голову не приходили мысли о помощи или о страхе. Врач приходил два или три раза. Хозяйка знала, что девушка при смерти, и все же присутствие умирающей и грусть тех, кто только что ее потерял, так мало потревожили остальной дом, что через полуоткрытую дверь было объявлено, что обед подан, как раз в тот момент, когда живая сестра закрывала глаза покойной. Шарлотта больше не могла сдерживать накопившуюся печаль, повинуясь выразительному предсмертному требованию «мужаться», и ее горе прорвалось наружу кратким, но мучительным и бурным потоком. Но любовь Шарлотты имела и иное русло, и туда она направила свои мысли, заботу и нежность. Ее утрата не сопровождалась одиночеством, утешение было рядом, и она приняла его. Как только спокойствие было восстановлено, необходимо было подумать о том, как перевезти останки домой к месту захоронения. Однако эта грустная обязанность не была исполнена: несчастная сестра решила оставить цветок на том месте, где он поник. Она верила, что это соответствует желаниям покойной. У нее не было предпочтений для места захоронения. Она думала не о могиле, ведь могила – лишь место назначения для тела, но о том, что лежало за ее пределами.

Ее останки покоятся там,

«Где южное солнце согревает дорогой дерн,Где катят морские валы, ударяясь в крутую скалу».

Энн скончалась в понедельник. Во вторник Шарлотта написала отцу. Зная, что его присутствие было необходимо во время какого-то ежегодного торжества в Хауорте, она сообщила ему, что уже предприняла все необходимые меры и что похороны произойдут так быстро, что он вряд ли успеет прибыть вовремя. Врач, который посещал Энн в день ее смерти, предложил присутствовать на похоронах, но его предложение было вежливо отклонено.

Мистер Бронте в своем письме уговаривал Шарлотту остаться на берегу моря подольше. Ее здоровье и душевное состояние были потрясены до основания; как бы ни стремился он видеть своего единственного живого ребенка, он чувствовал, что правильнее было убедить ее с подругой остаться еще на несколько недель, хотя смена обстановки вряд ли могла бы изменить ход ее мыслей. Подруги вернулись домой в конце июня, расставшись (как казалось) весьма внезапно, когда они оказались на развилке.

«Июль 1849.

Я намеревалась написать тебе сегодня пару строк, если бы я не получила письма от тебя. Мы действительно расстались внезапно; то, что нас разлучили без того, чтобы мы обменялись хоть единым словом, заставило сжаться мое сердце, и все-таки, возможно, это было к лучшему. Я вернулась чуть-чуть до восьми. В ожидании меня все блестело чистотой. Папа и слуги чувствовали себя хорошо, все встретили меня с любовью, и это должно было бы меня утешить. Собаки пребывали в странном экстазе. Я уверена, что они относились ко мне, как к предвозвестнице других. Бессловесные твари думали, что так как я вернулась, другие, кто так долго отсутствовал, тоже были неподалеку.

Я оставила отца и вошла в столовую: закрыв за собой дверь, я попыталась испытать радость от того, что я дома. Раньше я всегда этому радовалась, за исключением одного раза, – но даже тогда меня подбодрили. Но на сей раз я не испытывала никакой радости. Я чувствовала, что дом погружен в тишину, а комнаты совершенно пусты. Я вспоминала, куда положили троих, – в их узкие и темные пристанища, из которых они уже никогда не выйдут на поверхность земли. И вот мною овладело чувство отчаяния и горечи. Я испытывала муки, через которые необходимо было пройти и которых нельзя избежать. Я провела безотрадный вечер и ночь, и скорбное утро. Сегодня мне лучше.

Не знаю, как дальше пойдет моя жизнь, но я точно чувствую уверенность в Том, кто до сих пор поддерживал меня. В одиночестве можно найти утешение, оно может оказаться более сносным, чем я способна вообразить. Главным испытанием тогда становятся поздние вечера и приближение ночи. В это время мы обычно собирались в столовой и разговаривали. Сейчас я сижу там одна и, естественно, молчу. Я не могу не думать об их последних днях, не могу не вспоминать их страдания, то, что они говорили и делали, и как они выглядели во время их предсмертных мук. Возможно, со временем это станет менее остро.