Жизнь Шарлотты Бронте

Наступил май и принес с собой долгожданную мягкую погоду, но Энн стало хуже от самой перемены. Затем похолодало, и она приободрилась, а бедная Шарлотта начала надеяться, что как только май закончится, сестра сможет прожить еще долго. Мисс Бронте по почте заказала комнаты в Скарборо, где Энн раньше бывала с семьей, в которой служила гувернанткой. Они сняли большую гостиную и просторную спальню на двоих – окна обеих комнат выходили к морю – в доме, расположенном в одном из лучших в городке мест. Деньги ничего не значили по сравнению с жизнью, а кроме того, у Энн было небольшое наследство, полученное от ее крестной матери, и они решили, что у этих денег не может быть лучшего применения, чем использовать их на что-нибудь, что может продлить жизнь, если и не восстановить здоровье. 16 мая Шарлотта пишет:

«Я занимаюсь приготовлениями с тяжелым сердцем и так хочу, чтобы утомительное путешествие было уже позади. Оно может быть перенесено лучше, чем я ожидаю, ведь временное возбуждение часто творит чудеса, но когда я вижу ежедневно возрастающую слабость, я не знаю, что и думать. Боюсь, ты будешь шокирована видом Энн, но держи себя в руках, дорогая Э., не выдавай своих эмоций; на самом деле я верю и в твою выдержку и в твою доброту. Если бы только мой разум в большей степени санкционировал поездку в Скарборо. Ты интересуешься, как я устроилась, чтобы оставить отца. Мне не удалось организовать ничего особенного. Он хочет, чтобы я ехала с Энн, и не желает и слушать о приезде мистера Н. или о каких-либо подобных мерах, поэтому я делаю то, что, как мне кажется, приведет к улучшению, возлагая надежду на Всевышнего».

Они планировали отдохнуть и провести ночь в Йорке и по желанию Энн собирались сделать там некоторые покупки. Вот как Шарлотта заканчивает письмо своей подруге, в котором рассказывается об этом:

«23 мая.

Хотелось бы, чтобы наши разговоры о покупке капоров и пр. не звучали, как мрачный фарс. Вчера Энн чувствовала себя очень плохо. Весь день ей было трудно дышать, даже когда она сидела совершенно неподвижно. Сегодня ей снова как будто лучше. Я не могу дождаться момента, когда мы испробуем эффект морского воздуха. Пойдет ли он ей на пользу? Не могу сказать; могу лишь этого желать. Ах! Если бы только Богу было угодно укрепить и оживить Энн, как счастливы мы могли бы быть вместе: но пусть свершится Его воля!»

Сестры отправились из Хауорта в четверг 24 мая. Они собирались ехать накануне и договорились встретиться со своей подругой [165]

на станции в Лидс, чтобы оттуда двигаться вместе. Но утром в среду Энн стало настолько плохо, что сестры так и не смогли выехать. У них не было никакой возможности сообщить об этом своей подруге, которая прибыла на станцию Лидс в условленное время. Там она просидела в ожидании несколько часов. Ей тогда показалось странным, – а сейчас в ее воображении это выглядит почти зловещим, – что дважды из двух разных поездов, следующих оттуда, откуда она ожидала своих подруг, были вынесены гробы и поставлены на поджидавшие мертвецов катафалки. Еще одним мертвецом через четыре дня станет и та, кого она поджидала.

На следующий день она более не в состоянии была переносить неизвестность и отправилась в Хауорт, оказавшись там прямо в момент, когда изможденную страдалицу в полуобморочном состоянии вынесли и усадили в стоявшую у ворот почтовую карету, которая должна была доставить ее в Кейли. Слуга, стоявший у ворот пасторского дома, увидел печать Смерти на ее лице и так и сказал. Шарлотта тоже это заметила, но ничего не говорила, чтобы не придавать страху отчетливой формы. Если ее последняя сестренка стремилась оказаться в Скарборо, ей следовало туда поехать, как бы сердце Шарлотты ни замирало от приближающегося ужаса. Дама, которая составила им компанию и с которой Шарлотта дружила уже более двадцати лет, любезно написала для меня следующий отчет о путешествии – и о его конце.

«Она выехала из дома 24 мая 1849 г. и умерла 28 мая. Ее жизнь была спокойной, тихой, духовной – такой же была и ее смерть. Во всех испытаниях и при переутомлении, вызванном путешествием, она проявляла благочестивое мужество и твердость мученицы. Зависимость и беспомощность всегда были для нее гораздо более суровым испытанием, чем сильная, изнурительная боль.

Первая остановка на нашем пути была в Йорке; и там наша больная казалась воскресшей, такой бодрой и счастливой, что мы облегченно вздохнули и поверили, что следствием перемены обстановки, о которой она так мечтала и которой так опасались ее близкие, станет хотя бы временное улучшение.

По ее просьбе мы направились в Кафедральный собор[166], и ей это доставило несказанное удовольствие не только благодаря его внушительности и впечатляющему величию, но и потому, что он вдохнул в ее восприимчивую душу чувство всемогущества. Рассматривая это строение, она сказала: «Если такое может сотворить бренное существо, что же тогда…?», но тут от избытка эмоций у нее перехватило дыхание, и ее повели к менее волнующим достопримечательностям.