Жизнь цвета радуги. Сборник рассказов (СИ)

- Вы не поверите, но единственным близким мне человеком был Добров Иван Петрович, - опустив голову, вдруг начала рассказывать Семилесова. – Подозреваю, что он относился ко мне так же. Хотя долгие годы я считала, что это не так. Где вы обнаружили папку на отца?

- В тайнике дяди. Случайно.

- В этой жизни все предопределенные события происходят как бы случайно, - Эмма Витальевна подняла глаза на Таю, впервые заметившую, их глубокий синий цвет.

Наверное, соседка была необычайно хороша в молодости. Существуют, конечно, люди, лишь с годами обретающие красоту. Но в Семилесовой это было монументальным и исконным. Как в двери, за которой она жила.

- Наша с вами квартира когда-то давно, еще до моего рождения, принадлежала семье отца. Пять комнат, кухня, черный ход и даже каморка для прислуги. Необычайная роскошь, да? – синева подернулась слезами. Не горечи, нет, маленькая Эмма родилась в коммуналке, уплотненной Советами. – Отец привел маму уже в одну комнату. Он был врачом. Хорошим врачом. И, наверное, когда-нибудь смог бы вернуть всю квартиру. Но на него написали донос. Коллеги, не раз бывавшие у нас в гостях. Папу забрали. Первое время мама носила ему передачи. А потом, - старуха развела руками, ее история не казалась удивительной или особо оригинальной.

Тася даже могла предположить, что кляуза была написана, либо потому что некто заинтересовался жильем, либо юной тогда Эльзой. Ведь наверняка, Эмма пошла в мать красотой?

- Сразу после войны, - продолжала Семилесова, - к нам подселили нового жильца – Доброва. По тому, что ему выделили две комнаты, можно было заподозрить, в каком ведомстве он служит. Иван Петрович был интеллигентен, вежлив, умело уходил от сомнительных разговоров. Но, пожалуй, я единственная, стала испытывать к нему добрые чувства. Другие не доверяли. Мамы на тот момент уже не стало, я подрабатывала санитаркой в госпитале. Возвращалась довольно поздно. У Ивана Петровича вдруг появилась привычка выходить мне навстречу. Знаете, если бы не его участие во мне, я не стала бы тем, кем стала.

- Вы любили дядю? – слетело с языка шелухой.

Разве эти слова могут обозначать отношения? Все устремления, порывы – заключаются не в них. И Тасе был не важен ответ в фонетическом эквиваленте. Достаточно видеть, как задрожали губы Эммы Витальевны, какая мука пронзила все ее существо, заставив скрючится в невыносимой позе.

- Однажды я попросила его узнать о папе. Иван сначала долго отговаривался, а потом отказался наотрез.

- Почему? – Тася почти перешла на крик в своем непонимании. – Он же достал эти документы, хранил в шкафу.

Семилесова вдруг улыбнулась.

- Вы, правда, не понимаете? – она пожала пальцы собеседницы. – Иван не хотел, чтобы я узнала всю правду об отце. Представьте, это гуманнее, думать, что его оклеветали и как тысячи других он сгинул в застенках, чем знать правду.

Тася покачала головой. Старая женщина сказала:

- Я не смогла простить и понять тогда отказа. Увы. Тешила себя мыслью, что Добров приведет жену и у меня появится больше поводов его ненавидеть. А он, - махнула рукой и вздохнула.

Говорили долго. Объясняли то, что мешало понимать и верить. Эмме не нужна была другая квартира, она, действительно, хотела завершить жизнь в этих стенах. Пронизанных духом разбитой семьи и любви. Тася пообещала это.

К истории с Лисовским соседка имела только самое опосредованное отношение. Он пришел накануне. Долго выспрашивал все про Таисью, посидел на кухне с поникшей головой. А потом вдруг достал симку из телефона и спустил ее в унитаз.

- Передайте, что я не приду, - сказал, как отрезал.

Семилесовой было тяжело. Видеть, как соседка готовится ко встрече, которой не суждено состояться. А потом выслушивать все обвинения.

- Вы не расстраивайтесь так, Тася. Наверное, мы слишком похожи. Я тоже принимала скоропалительные решения в вашем возрасте, - конечно, Эмме легко прощать и быть великодушной.

А как найти смелость простить себя Таисье? Тем более, после слов, что завещание Семилесовой оформлено на нее? Да, наверное, с этим можно жить. Забыть и не видеть во сне. Чувствовать свою правоту во всем. Поверить в неслучайность случайного. Только Тася этого не умела.

- Я приду завтра, - пообещала искренне. – Принесу пирог. Вычитала новый рецепт, а проверить повода не было.

Семилесова Эмма Витальевна умерла через час после ухода Таси из больницы.

Тася оглянулась на дверь. Странно, без своих табличек и звонков, она стала безликой. В ней больше не чувствовалось напряжения жизни. Стертая краска оказалась негативом. Можно проявить и получить шедевр. Можно запороть и рыдать над выкидышами фото. Это искусство – не перегнуть палку. Редкое.

Теперь бесполезно давить на звонок и слушать его дребезжание в пустой квартире, никто не выйдет. Никто.

Жизнь цвета радуги.

Каждый (красный)