Жизнь в ролях

Заклинатель дождя

В бассейне я работал в дневные часы – с рассвета до сумерек. Вечер был временем искусства.

После моего прозрения, случившегося на Блю-Ридж, я не мог не заглянуть в местный театр, чтобы выяснить, могу ли я быть полезным хотя бы за кулисами. Мне хотелось в той или иной форме участвовать в театральном процессе. Рэй Дженсен, художественный руководитель театра и режиссер мюзикла «Король и я», который готовили к премьере, поинтересовался, приходилось ли мне когда-нибудь играть на сцене. Я кивнул и застенчиво пожал плечами, собираясь добавить, что мой опыт в этом деле невелик. Однако прежде, чем я успел открыть рот, Рэй заявил:

– Отлично. Как насчет того, чтобы поучаствовать в нашем спектакле?

Я получил роль! Но подождите, какую именно?

– Ты будешь играть Кралахома, первого министра и правую руку короля, – пояснил Рэй и вручил мне сценарий. – Репетиция начинается через час. Постарайся к этому времени запомнить свои реплики.

Я в недоумении посмотрел на него. Рэй рассмеялся:

– Это шутка. В твоем распоряжении неделя.

Свою роль я выучил очень быстро. Мой коллега по труппе, Луис Рего, помог мне с гримом. Он накрасил мне веки кармином, а все остальное лицо – тональным кремом бронзового оттенка, стараясь превратить молодого человека, в жилах которого текла немецкая и ирландская кровь, в уроженца Сиамского королевства. Грим помог мне убедить самого себя, что я справлюсь с предстоящим мне испытанием. И все же я очень нервничал, боясь упустить чудом представившуюся мне возможность проявить себя. Мне нельзя было допустить осечку.

После первых представлений я всякий раз пытался стереть с век карминовые тени, но безуспешно – кожа оставалась ярко-розовой. Это привлекало внимание людей на улице (меня даже несколько раз неожиданно приглашали на свидания, но это были свидания не того рода, которых мне бы хотелось). Я решил проконсультироваться с Луисом. Он посоветовал мне предварительно накладывать на веки вазелин – благодаря этому, объяснил он, я легко смогу после репетиции или представления удалять с кожи все лишнее. Отлично. Перед очередным спектаклем я сделал все именно так, как сказал Луис.

Увы, в жарком свете софитов к концу пьесы вазелин начал таять и стекать мне прямо в глаза. Похоже, я переусердствовал и наложил его слишком много. Разумеется, я попытался незаметно стереть излишки, но это не помогло: глаза горели огнем и слезились, все вокруг было словно в тумане – я с трудом различал людей и декорации. Разумеется, роль свою я исполнил ужасно. Во всяком случае, мне так казалось. В конце спектакля, когда король умирал, мне надо было показать, что Кралахом убит горем. Я опустился на пол рядом с его величеством и произнес короткий заключительный монолог. Слезы, вызванные жжением, так и струились по моему лицу и даже, как мне показалось, образовали на полу небольшую лужицу. Стараясь сосредоточиться, я слышал доносившийся из зала восхищенно-сочувствующий шепот. Мне даже послышались сдерживаемые рыдания.

Когда занавес опустился, на мою долю досталось гораздо больше аплодисментов, чем когда-либо прежде. После представления зрители и члены труппы принялись наперебой поздравлять меня с успехом. Никто из них не знал, что им я обязан САМВ (Стимулирующему Актерское Мастерство Вазелину).

Я быстро вошел во вкус – мне стал нравиться контакт между публикой и актером. Похоже, я давал зрителям что-то, в чем они нуждались. Они подпитывались от меня эмоциями, какой-то внутренней энергией – а я, в свою очередь, заряжался от них. Я не обладал в то время актерским мастерством, способным по-настоящему захватить людей в зрительном зале, даже не знал слов, которыми можно было бы выразить, описать это чувство единения. Но я ощущал его, и мне хотелось, чтобы оно приходило ко мне снова и снова.

После «Король и я» мне довелось сыграть роль в пьесе «Эй! В моем супе девушка». Кроме того, Рэй Дженсен попросил меня и Луиса поставить произведение Теннесси Уильямса «Ночь игуаны». Мы согласились. Интересно было узнать, что такое работа режиссера-постановщика. За три дня до премьеры Рэй Дженсен ушел из труппы. У него возник конфликт с руководством театра, и он демонстративно хлопнул дверью.

Поскольку обратиться было не к кому – слишком мало оставалось времени, – руководство попросило нас с Луисом полностью взять бразды правления в свои руки. Луис, обладавший куда большим опытом, чем я, решил, что будет лучше, если он займется техническими вопросами, а я стану художественным руководителем. У меня было всего три дня, чтобы закончить работу над спектаклем. Его главным героем был лишенный духовного сана священник по имени Шэннон, который попал в субтропический Мехико и пытается осмыслить свои жизненные поражения и ошибки и сделать из них какие-то выводы.