Жизнь волшебника

взять… Ну в самом деле, почему нет чего-то такого, какой-нибудь такой сильной и справедливой

категории, которая бы в таких случаях вместо всяких там нравоучений просто била бы, и всё! Это ж

куда доходчивей и экономней. Считается, что эту функцию вроде бы совесть выполняет, но к

совести-то эти гады уже как-то приспособились, обвыкли рядом с ней. На некоторых она не

действует вообще. Или вот ещё – судьба. Она тоже наказывает. Так многие этого наказания даже

не осознают. Уж так, мол, сложилось – от судьбы не уйдёшь. К тому же, когда она, эта судьба, ещё

накажет. . Её наказание отсроченное, а наука-то нужна оперативно, прямо сейчас. Жаль всё-таки,

что этой строгой, ударной категории нет.

Ждать в коридоре приходится долго. Машка изнывает, её просто тянет во все стороны – бегать

хочется, а отец не разрешает. Слышно, как главврач в кабинете нудно и раздражённо отчитывает

врачиху, часто повторяя «порядох». Эх, как не хорошо – это ей всё из-за него. Но кто же знал?

Наконец, видимо, полностью выговорившись, Борис Бадмаевич открывает дверь и уходит по

коридору, кривоного ковыляя, как жирный гусь.

– Войдите, – каким-то уже опустошённым, пресным тоном приглашает докторша, кончиками

нервных пальцев придерживая дверь.

Роман входит, держа Машку за плечики. Дочка, сразу притихнув, идёт в кабинет уже как в какой-

то грозовой заряд. С Татьяной Павловной хочется говорить ровно, без вины, но так не получается.

Роман зачем-то рассказывает ей то же самое, что уже объяснял при ней главврачу. Пальцы,

расстегивающие пуговицы дочкиной кофточки, тоже подрагивают. Докторша, не глядя на Романа,

осматривает лишай в разрезе клетчатого Машкиного платьишка.

– Сколько времени лечитесь? – спрашивает она, кажется, у самого засохшего лишая.

– Уже четвёртый день, – отвечает Роман со стороны.

– Плохо лечите, – осуждающе замечает докторша.

– Как это плохо? Что назначено, то и делаем. Она все три дня ходила с этой мазью, как её, ну,

такой зелено-голубой…

– Что-то не заметно… Тут просто обработано зелёнкой.

– Зелёнкой?! Но зачем мне врать? – удивляется Роман. – Я что, враг своему ребёнку? Этой

мазью и мазали. Жена принесла её в баночке из-под вазелина. Вы её и дали…

– Так вы что хотите, чтобы за три дня всё это прошло? Люди неделями лечатся…

– Ничего я не хочу. Я не врач и не знаю, как долго лечатся лишаи. Вы попросили показаться

через три дня. Вот мы и пришли.

– Но я не могу допустить её в садик. У неё же живой лишай, понимаете? Она что же, по-вашему,

должна здоровых детей заражать?

По тону этой милой докторши выходит, что он специально, через собственного ребёнка

пытается наслать заразу на детский сад. Ну, а с этой что делать? Врачу-то ещё можно было бы

накостылять, а её-то уж точно лупить не положено.

444

– Послушайте, почему вы говорите с каким-то вызовом? – теперь уже совсем спокойно и без

всякого заискивания спрашивает Роман. – Объясните толком, что нужно делать с этим чёртовым

лишаем? Нам ведь кроме как к вам обращаться тут некуда.

– Что мне вам объяснять? Вам уже всё объяснили, – отвечает она, нервно чертя ручкой всякие

беспорядочные линии на каком-то рецепте.

Роман тоже смотрит на эти линии и понимает, что её просто вынудили так себя вести. Вряд ли

её затруднил этот минутный осмотр, тем более ребёнка. Да не накричи сейчас на неё Бадмаев,

она осталась бы той же милой и привлекательной Татьяной Павловной, какой была вначале.

– Я не понял, о чём вы? – всё же уточняет Роман. – Кто и что мне объяснил?

– Вам объяснили, что приём в амбулатории после двух часов. Вот туда-то вам и следовало

прийти.

– Но с вами же договаривалась моя жена…

– Я не знаю, с кем она договаривалась!

– Хорошо, пусть она с вами не договаривалась, но вы представляете, что нам пришлось бы

сейчас пешком возвращаться домой, а потом снова идти с одного края села на другой?

– А я здесь при чём? Мы ходим точно так же.

– Так я говорю не о себе, а о ребёнке.

– А что вы к нам с такими претензиями?

Роман вместо ответа разворачивается и выходит, вытолкнув неодетую Машку в дверь – ничего,

можно и в коридоре одеться.

– Ну что, доча, домой нам надо, – говорит он уже на улице, – только в магазин за хлебушком

зайдём.

– А я в садик хоочу, – насупившись, просит Машка, делая в слове «хочу» ударение на первый

слог.

– Тебе туда пока нельзя.

Дочка хнычет, и Роман раздражённо прикрикивает на неё, отчего ещё больше злится уже

неизвестно на что: на себя или на весь белый свет. Ну что он, в самом деле, тоже дёрганый такой?!

Разве может это дурацкое происшествие отравить всю жизнь?

Они заходят в магазин, удачно покупают хлеб – он сегодня почти совсем свежий. Но это как-то

не утешает. Порядок, понимаешь, у них там! К чертям собачьим такие порядки! Перед глазами всё

этот главврач с расщеперенными коленками. «Порядох есть порядох!» Ну хорошо, пусть – порядок.

Порядок, и в самом деле, необходим. А человеческое отношение уже кем-то отменено? Нет, такой

врач – уже не врач. Быть хорошим врачом такой человек не может. А ведь говорят, будто у него

самая высокая зарплата в селе. Даже зарплата Трухи намного меньше. Борису Бадмаевичу платят