Жизнь волшебника

Выберино – просто жалкий пшик в сравнении с тем, что в нём кипит. Но что же делать? Он бежит к

Матвею.

Матвей с Катериной чаюют за столом. Таким Романа они ещё не видели: грязный, взбешённый

до того, что слоова выговорить не может.

– Мотоцикл угнали! – сразу всё сообщает и сразу всё объясняет он.

И Матвею больше ничего не надо говорить. Ему ли объяснять, что такое мотоцикл – вообще, в

принципе, и в частности – что такое мотоцикл Романа? Кажется, бешенство его молодого друга

взрывается в Матвее удвоенно.

– Кто?! – орёт он, вскакивая так, на что на столе переворачивается чашка с белёным чаем.

– Искать надо!

Матвей бросается к вешалке. Катерина откидывается на стуле, молитвенно сложив руки на

груди.

– Только не трогайте его, только не трогайте, – умоляюще шепчет она.

Конечно же, она не знает, кто этот дурак, додумавшийся угнать мотоцикл, по сути, у них обоих;

не знает, откуда и как он его угнал, знает лишь одно, что двое этих бешеных побледневших

мужиков всё равно его найдут. А ведь Матвей уже так давно не сидел в тюрьме. И ему так

понравилось там не сидеть. Неужели снова, да ещё на старости лет?

Сначала на злобно рокочущем «Урале» Матвея они мчатся к месту угона. Матвею хочется на

всё взглянуть самому. И тут, на пятачке, изъеложенном буксующим колесом, Матвей немного

сбрасывает свои обороты.

– Ребятишки дома одни? – спрашивает он.

– Одни.

– Иди домой. Остынь немного. Я и сам найду.

Мысль о детях заставляет и Романа перевести дух.

– Только когда найдёшь этого придурка, не трогай его, ладно? Оставь мне. Тем более, что тебе

нельзя. Хорошо?

– Хорошо.

451

Медленный подъём до дома и впрямь несколько успокаивает, хотя голова просто трещит от

нереализованной злости. Весь остаток дня, до вечера Роман слоняется дома из угла в угол, не

способный чем-либо заняться. Больше всего его занимает вопрос: ну кто мог это сделать? Зная

почти всех мужиков села если не по фамилиям, так по лицам, он мысленно перебирает все эти

лица и ни на одном не может остановиться. Ему кажется, что на это не способен никто.

Уже в сумерках возле дома раздаётся невероятно сильный рёв «Урала». Роман даже испуганно

выскакивает на крыльцо. Матвей – грязный, заляпанный грязью – уже идёт к воротам. Его

мотоцикл уштукатурен так, что не поймёшь, какого он цвета. Цилиндры дымят от глины и земли,

кусками налипшими на них. А орал он от того, что у него оторвана левая труба. Но в коляске –

вторая фляга с водой. Что ж, всё понятно.

– Дай воды попить, – просит Матвей, проходя мимо него в дом.

Роман зачерпывает ковшиком, протягивает ему.

– Ну?

– Нашёл, – отдуваясь от питья, говорит Матвей. – К себе перегнал. Боря Калганов помог, с ним

съездили. Потом заберёшь. Мотоцикл оказался в рытвине: там, по дороге, как ехать в Октябрьск.

Он его перекати-полем закидал и оставил. А флягу с водой по дороге в кювет выбросил. Занеси её,

привёз тебе водички. – Матвей теперь даже усмехается, довольный благополучным исходом. – Я

же сразу смекнул, что сначала он в село-то краем завернёт, чтобы следы скинуть, а потом по

другой дороге куда-нибудь в сторону мотанёт. Так и вышло. Я проехал по закрайкам, на след

наткнулся, а потом уж и выследил.

– Ну, а его ты нашёл?

– Не знаю, говорить тебе или нет?

– Говори! Да я уж понял, что нашёл. Кто он?

– Только давай так. Я своё слово сдержал – не тронул его. И ты обещай. Ты – не я, но и тебе это

ни к чему.

– Да я же хотел так, не сильно.

– Да уж, не сильно. Видел я тебя сегодня, как ты «не сильно» хотел.

– Ладно, не трону.

– Короче, Алиев это, переселенец.

– Вот сволочь! Я думал, он и на мотоцикле-то ездить не умеет. Но как он мог? Он же знает мой

мотоцикл. Я его тогда с поросёнком подвозил. Неужели он ничего не боится?

– А ему уже всё по барабану. Он страх, и тот пропил.

– Как же ты его нашёл?

– Да тут прямо смех один, – говорит Матвей, опустившись, наконец, на стул и подхватив на

колени Машку, которая вертелась под ногами. – Он в коляске рукавицы свои оставил. Видно

скинул, чтобы поссать, да забыл. Придурок! И воровать-то толком не умеет! И, главное, понятия не

имеет, что можно воровать, а что – нет. Да я тоже воровал когда-то, но я воровал для того, чтобы

с голоду не сдохнуть и так, чтобы никого это не унижало, то есть, только у государства. А рукавицы

у него приметные – с цветочками. Я их раньше на нём видел да смеялся. Ну, беру я эти рукавицы,

еду на ферму к его бабе, спрашиваю: «Галина, вот рукавички на дороге валялись, не знаешь чьи?»

А она сразу: «Так Генкины, чьи же ещё? Я сама их шила». Ну, что? Еду к нему домой, вместе с его

Галиной. Он сидит чуть-чуть бухой. Кладу перед ним рукавицы, и он сразу всё понимает. А сам –

ну, прямо овца – овцой. От страха даже встать не может. А я ехал и думал: вот точно – удавлю суку.

Аж руки чесались. «Для чего, – спрашиваю, – украл? Только честно, пожалуйста, отвечай!» А он

говорит: «Пропить хотел». И я вижу, что тут честнее некуда. Только я уже и пальцем его тронуть не

могу – тут я пас. Таким, как он, место у параши – мне к таким притрагиваться западло. Плюнул ему

в харю, причём так – издали, чтоб брызги назад не долетели, и ушёл. Так что и ты остынь. Бить там