Жизнь волшебника

написанное на его лице, и одновременно словно оправдывая себя.

Она уже не помнит, куда спешила в стремительной людской реке, в замешательстве

остановившись теперь посередине её. В московском времени, летящем буквально со свистом,

обнаруживается вдруг и какой-то временной островок, на котором можно совершенно спокойно

говорить, пристально рассматривая и, вникая друг в друга.

– Меня зовут Роман, а вас?

– Лиза.

– Лиза, – повторяет он, прислушиваясь, как это имя опустится в душу, а душа не только

принимает, но и податливо напитывается им.

– Я мог бы вас проводить…

478

– Хорошо, – соглашается она, – тогда пройдём одну остановку пешком. Сейчас соображу, в

какую сторону надо идти. Наверное, если всё время ездить в метро, то Москву и за всю жизнь не

увидишь. Будешь считать, что весь город – это станции метро и шахты между ними…

Шагая рядом с ней, Роман не поймёт несуразности ситуации. Их обтекает нескончаемая толпа

красивых, холёных мужчин-красавчиков – её мужчин, москвичей, до которых ему ой как далеко, а

она, эта сногсшибательная девушка, идёт почему-то с ним – чужаком: краснолицым от сухого

забайкальского солнца, одетым, несмотря на рубашку с кнопочками, почти по-деревенски и,

кажется, ещё пахнущим невыветрившимся запахом овечьей шерсти.

Какое-то время они идут молча, словно привыкая к самому факту знакомства. Их всё время

обгоняют, задевая локтями. На автомобильной стоянке, мимо которой они проходят, вдруг

короткими резкими звуками и трелями вопит машина.

– Чего это она? – удивляется Роман.

– Сигнализация сработала.

– Но машину никто не трогал… Может, нервишки не выдержали? В Москве столько всякого

напряжения. Люди-то привыкли, приспособились, а машина сорвалась…

Роман видит, что Лиза смеётся, и, вдохновлённый этим, добавляет:

– Она как, корова, которая влезла не туда, куда надо, а выбраться не может – вот и орёт. .

Лизе хочется рассказывать о себе. Её родители с ещё двумя маленькими сестрёнками уже три

года живут на Севере, а квартиру сдают. Сначала Лиза жила с бабушкой в её однокомнатной

квартире, но год назад бабушка умерла, и теперь она живёт одна.

– Но скучать мне некогда, – говорит она, – много читаю, можно сказать, просто зверски

готовлюсь к экзаменам. Да и работа много времени отнимает: я работаю ассистенткой в

историческом музее.

– Вот как! Чем же привлекает вас история? Для женщины ли это? Ведь почти все абитуриенты –

ребята.

– У меня это, наверное, от папы. Он у меня историк, преподавал в институте, пока у него не

начались сложности из-за каких-то его особенных взглядов на предмет. Правда, что это за

сложности, я точно не знаю. Он всегда во всём был откровенен со мной, а в этом – нет. Будто

отводил меня от чего-то. Только однажды он обмолвился, что страдает лишь от того, что считает

историю наукой, а не политикой. Вы улавливаете смысл этого различия?

– Ну… – задумчиво, произносит Роман, пытаясь вникнуть в сказанное.

– Ну конечно, – подхватывает Лиза, как будто он что-то сказал, – история должна оставаться

постоянным сводом точной научной информации, независимо от существующего политического

строя и идеологии.

Роман даже останавливается, глядя прямо ей в глаза. И это он слышит от хрупкой московской

девочки! Сам он до этой мысли ещё не дошёл, но как это близко и его собственным рассуждениям,

и тому, что излагал когда-то Иван Степанович! Тут, кстати, вообще многое сходится. Наверное, её

отец похож на его бывшего тестя. Должно быть, такой же энергичный и пытливый анти-Ленин.

– Вам эту мысль сказал отец?

– Нет, это я уж сама развила. Я же говорю, он был очень осторожен со мной в этом. Их отъезд

на Север вообще походил на бегство. Мне, кстати, интересно и это. От чего они могли убегать?

Папа всегда говорил, что все события, происходящие в мире, следует видеть в истинном свете. Но

что значит «в истинном»? В этом-то я и хочу разобраться. Я тоже хочу воспринимать жизнь на

уровне сути.

– Да-да, на уровне сути, – подхватывает Роман слова, которые кажутся ему предельным

откровением.

Квартира Лизы на одиннадцатом этаже. С лестничной площадки перед квартирой, куда они

поднимаются на лифте, можно выйти на балкон, с которого открывается город.

– Здесь внизу детский дом, – рассказывает Лиза. – Тут содержат отказников. Ну, тех от кого

отказались ещё в роддоме. Дети там совсем маленькие и все в одинаковых клетчатых пальтишках.

Когда я прохожу мимо, некоторые кричат мне: «Мама, мама…». И кто их только этому научил? Мне

неловко: ну какая я мама?! Я слышала, что многие женщины обходят это место стороной. Все

жалеют этих ребятишек, но никто не берёт. Всем нужны свои дети.

– Их просто боятся брать, – говорит Роман. – Они хоть и маленькие, но во многих из них

заложено больше тёмного, чем светлого. У нас тоже где-то есть такой дом. Мне однажды даже

хотелось съездить и посмотреть.

– Зачем? – удивляется Лиза.

– Не знаю, зачем-то хотелось… Интересно он тут расположен, этот дом. Его видят из окон всех

многоэтажек. А общежития среди этих домов есть?

– Кажется, нет. А зачем здесь общежития?

– Жаль, что нет. Не правильно наши архитекторы планируют. Такие дома надо ставить в центре

общежитий.