Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

«Друг!..

Когда ты мне сказал: «Прощай навсегда!» Помнишь ли, что я ответила тебе: «Кто знает?» И когда, изумлённый моим восклицанием, ты спросил объяснения, я отвечала: «Безумная мысль!.. Не обращай на меня внимания!» Мой друг, эта безумная идея стала серьёзной вещью. Уже четыре года я мечтала о приезде во Францию; представился случай, и я им воспользовалась: я отправилась в свите Тайкуна[43]… Я во Франции… Я в Париже!.. Хочешь ты пожать мне руку? Я буду тебе благодарна!..»

Чианг-Гоа

Прочитав эти строки, Данглад без размышления, написал ответ Бриллианту Иеддо:

«Сегодня вечером, в девять часов, я буду у тебя…»

Точный, подобно кредитору, которому обещали заплатить в девять часов, – художник явился в «Гранд-Отель», где спросил Чианг-Гоа, – находящуюся в свите Тайкуна.

Приказания были уже отданы; он был немедленно введен.

Чианг-Гоа сидела в кресле, в маленькой зале. Когда вошел Данглад, она встала и протянула ему руки.

Но артиста поразила та заботливость, с какою было закрыто лицо Чианг-Гоа, и освещение этой залы одной только лампой с абажуром, находившейся в углу.

По примеру японских бандитов, верхняя часть её лица была закрыта чёрным крепом и, кроме того, как будто этот род маски казался ей ещё недостаточным, она носила на голове ещё вуаль, так же черную, попадавшую по крайней мере на палец ниже глаз.

Надо было услыхать и узнать голос, чтоб быть уверенным, что этот призрак на самом деле прекрасная Чианг-Гоа.

– Вы очень любезны, что явились, сказала китаянка французу. – И, показав ему руку, добавила: – Смотрите; ваше кольцо не покидало меня. А ветка жимолости?..

– Она у меня.

– Правда?..

– Клянусь! Она засохла, увяла, но…

– Но всё, увы! увядает…

– А когда вы приехали?..

– Вчера.

– А останетесь?

– На месяц или два. Это будет зависеть от воли Тайкуна. О! я с большим трудом смогла быть причислена к его свите!..

– Почему? Разве ваши желания не закон для всего Иеддо?..

Чианг-Гоа не отвечала Дангладу, но ему показалось, что она подавила вздох.

Наступило молчание. Против воли Данглад, чувствуя себя стесненным той преградой, которая заслоняла от его взоров лицо молодой женщины, не осмеливался спросить о причине этой необыкновенной предосторожности. Он подозревал, что причина была важная, быть может, жестокая…

Но даже из вежливости он не мог оставаться постоянно безмолвным относительно этого предмета.

– К чему же ты скрываешь так свое лицо, Чианг-Гоа? спросил он почти смущенным голосом. – Из повиновения закону, предписанному японским женщинам в их отечестве?..

– Нет, для вас! Я скрываюсь из кокетства.

– Из кокетства?.. Вот странный способ быть кокеткой, когда прекрасна, – и не показываться друзьям.

– А если друг не испытает удовольствия при виде меня?.. Если я уже не хороша?..

– Полноте, вы шутите!..

– Я не шучу. Моя юность, мой друг, улетела!.. Я теперь старуха… Я увяла, как та ветка жимолости, которую я дала вам в Иеддо. О! женщины недолго молоды под нашим небом. В Европе, говорят, время уважает их… они ещё прекрасны и их любят и в тридцать, даже в сорок лет. Но мы… В восемнадцать – нам уже пятьдесят и на нас больше не смотрят.

Данглад замолчал; ему было трудно отрицать факт, свидетелем которого он не раз был в Индии.

– Хотите ли вы удостовериться в правде моих слов, или нет, – снова начала Чианг-Гоа. – Если образ мой остался приятным в вашем изображении, – вы не захотите, чтоб печальная действительность изгладила его из вашей памяти. Но я злоупотребляю вашим временем. Вас, быть может, ждут… Прощайте! И теперь навсегда!.. Я поступила как эгоистка… я хотела вас увидать… Я вас повидала и теперь буду счастлива… Простите меня!

Вместо всякого ответа Данглад наклонился к китаянке.

Лампа была далеко…

Он тихо опустил креп и поднял вуаль…

На секунду уста его слились с устами Чианг-Гоа, и она ещё могла думать, что достойна любви… Что она ещё молода и прекрасна…

Между нами, Дангладу ничего не стоило подарить этот поцелуй бедной восемнадцатилетней старушке…

* * *

Ида Сент-Эльм

Эту куртизанку справедливо можно назвать вдовой Великой армии, потому что в рядах французской армии Первой империи она набирала своих поклонников.

Ее мемуары, изданные в 1827 году, имели блестящий успех, и из них-то мы главным образом заимствуем очерк ее жизни, весьма интересной как по фактам, так и по лицам ее наполняющим. Перелистаем же эти воспоминания и выберем те из них, которые наиболее любопытны.