Жозеф Бальзамо. Том 2

— Вы понимаете, что дуэли я не боюсь — это можно прочесть у меня в глазах, не так ли? И пусть не вводит вас в заблуждение моя слабость, она обманчива. В лице моем ни кровинки, это так, однако мышцы не утратили своей силы. Хотите доказательств? Смотрите.

И Бальзамо без видимых усилий поднял одной рукой огромную бронзовую вазу, стоявшую на столике, работы Буля [128].

— Что ж, сударь, — ответил Филипп, — что касается тридцать первого мая, я вам верю. Но это ведь уловка с вашей стороны: вы дали слово, которое касается лишь одной даты, а сами встречались с моей сестрой и после.

Теперь заколебался Бальзамо.

— Это правда, я с ней встречался, — признал он.

На его просветлевшее было лицо опять наплыла туча.

— Вот видите! — бросил Филипп.

— Ну и что из того, что я видел вашу сестру? Это ничего не доказывает.

— Мне известно, что при вашем приближении она уже трижды погружалась в необъяснимый сон — она чувствовала его признаки — и что вы воспользовались этим ее состоянием для своих тайных целей.

— А это кто вам сказал? — воскликнул Бальзамо.

— Сестра!

— Да откуда она знает, если была погружена в сон?

— Значит, вы признаете, что она спала?

— Более того, сударь: я признаю, что усыпил ее самолично.

— Усыпили?

— Да.

— С какой целью? Чтобы обесчестить?

— С какой целью? Увы! — вздохнул Бальзамо, и голова его поникла.

— Отвечайте же!

— С той целью, сударь, чтобы узнать у нее тайну, которая для меня дороже жизни.

— Довольно ваших хитростей и уверток!

— И значит, той ночью, — продолжал Бальзамо, скорее следуя за ходом своих мыслей, а не отвечая на оскорбительный вопрос Филиппа, — той ночью ваша сестра?..

— Была обесчещена, сударь.

— Обесчещена?

— Моя сестра скоро станет матерью, сударь!

Бальзамо вскрикнул.

— Верно! Я вспомнил. Я ведь ушел, не разбудив ее.

— Значит, вы признаетесь? — вскричал Филипп.

— В этом — да. И какой-то негодяй в ту ужасную ночь — ужасную для всех нас, сударь, — воспользовался тем, что она спала.

— Да вы шутите, сударь!

— Нет, просто хочу вас убедить.

— Это будет нелегко.

— Где сейчас ваша сестра?

— Там, где вы с такой легкостью отыскали ее тогда.

— В Трианоне?

— Да.

— Едем в Трианон, сударь.

Филипп замер как громом пораженный.

— Я совершил ошибку, сударь, — проговорил Бальзамо, — но не преступление. Я оставил девушку погруженной в магнетический сон. Так вот, чтобы исправить эту ошибку и снять с себя подозрение, я назову вам имя преступника.

— Так назовите же, назовите!

— Я его не знаю, — ответил Бальзамо.

— А кто же тогда знает?

— Ваша сестра.

— Но она отказалась мне его назвать.

— Возможно, но мне назовет.

— Моя сестра?

— Если ваша сестра обвинит кого-нибудь, вы ей поверите?

— Разумеется! Моя сестра — ангел чистоты!

Бальзамо позвонил.

— Фриц, карету! — приказал он вошедшему немцу.

Филипп, как безумный, метался по гостиной.

— Преступник? — повторял он. — Вы обещаете назвать мне имя преступника?

— Сударь, — обратился к нему Бальзамо, — ваша шпага сломалась в схватке — вы позволите предложить вам другую?

Взяв с кресла великолепную шпагу с эфесом из позолоченного серебра, он сунул ее за перевязь Филиппа.

— А вы? — спросил молодой человек.

— Мне, сударь, оружие ни к чему, — ответил Бальзамо. — Защищаться я буду в Трианоне, а моим защитником будете вы, когда ваша сестра заговорит.

Четверть часа спустя враги сели в карету, и Фриц галопом погнал пару великолепных коней по версальской дороге.

147. ПУТЬ В ТРИАНОН

Поиски Бальзамо и объяснение с ним заняли у Филиппа довольно много времени, так что когда карета выехала с улицы Сен-Клод, было уже два часа ночи.

Дорога до Версаля заняла час с четвертью, из Версаля в Трианон — десять минут, в половине четвертого утра экипаж прибыл на место.

На полпути к Трианону путешественники увидели, как заря начинает облекать в розовый цвет свежую зелень лесов и холмов Севра. Пруды в Виль-д'Авре и те, что находились ближе к Бюку, заблестели, словно зеркала: казалось, чья-то рука медленно сняла с них пелену.

Наконец глазам путников открылись колоннады и крыши Версаля, обагренные лучами солнца, еще не поднявшегося из-за горизонта.

Время от времени вспыхнувший в оконном стекле солнечный луч пронизывал сиреневую утреннюю дымку.

В конце аллеи, соединявшей Версаль и Трианон, Филипп велел остановить лошадей и обратился к спутнику, который в течение всего пути хранил угрюмое молчание:

— Сударь, боюсь, мы будем вынуждены некоторое время здесь подождать. В Трианоне ворота открываются лишь в пять утра, и я опасаюсь, что, если мы попытаемся проникнуть раньше, наш приезд возбудит подозрение у караула.

Бальзамо промолчал, однако кивком головы дал понять, что согласен с предложением Филиппа.

— К тому же, сударь, — продолжал молодой человек, — у меня будет время поделиться с вами соображениями, которые пришли мне в голову во время пути.

Бальзамо рассеянно устремил на Филиппа скучающий и безразличный взгляд.

— Как вам будет угодно, сударь, — ответил он. — Говорите, я вас слушаю.

— Вы мне сказали, сударь, — начал Филипп, — что ночью тридцать первого мая отвезли мою сестру к маркизе де Саверни, не так ли?