Журнал Наш Современник №3 (2003)

По Вашему совету (помните, на юбилее Горького) я отряхнулся от всех излишних литературных дел, уехал в ЦЧО и год не вылазил из комнаты, писал третью книгу “Брусков”. Лето же целиком потратил на поездки, был на Челябинском тракторном, на Уралмаше, на Средней Волге, в Горьковском крае и т. д. Я собирал материал для окончания “Брусков” и для нового романа. Так я, было, думал работать и дальше, памятуя Ваши слова, что нам, писателям, надо главным образом писать книги. Но последние события окончательно выбили меня из колеи.

Я, кажется, использовал все, что можно, чтобы не ссориться с А. М. Горь­ким. Я писал ему письма, я пробовал с ним говорить, я печатал о нем статьи, искренне восхищаясь его творчеством... и из этого ничего не выходило: стоило мне где-либо выступить, как Горький начинает меня прорабатывать.

Совсем недавно общественными организациями был организован диспут о “Брусках”, который длился три дня. Меня на этом диспуте основательно критиковали. Потом выступил я и поставил вопрос о языке революции. Смысл моего выступления заключался в следующем: я указал на то, что во Франции до революции было два языка, язык господствующей знати и язык народа, между этими языками существовала пропасть, что язык народа считался “вульгарным языком” и не допускался в верха, что Вольтер выступал против Шекспира, доказывая, что язык его героев шокирует знать и т. д. Что потом, после революции, язык народа ворвался в верха и занял господствующее положение. Что почти такое же положение было и у нас до революции, примером чего служат нападки Тургенева на Лескова, нападки на язык Некрасова и т. д., что во время революции в жизнь ворвался язык революции, который складывался из языка крестьян, рабочих и их доподлинных революционных вождей, что если ты будешь писать о современном колхознике, используя только язык классиков, то вряд ли что толковое напишешь, что надо во что бы то ни стало изучать язык революции, то есть язык народа.

Вопрос как будто бесспорный.

Но и тут Горький выступил против меня, свел большой вопрос к мелочам, к отдельным словечкам. Мало этого, Алексей Максимович почему-то намеренно коверкает меня, выставляя меня на посмешище. “Панферов утверждает: Я пишу языком миллионов”, — пишет в своей статье Горький. Нигде и никогда я ничего подобного не говорил, ибо я не нахал и не зазнайка. У меня в книге написано так: “Притопывая правой ногой, он скакал на левой, не сгибая ее, точно она была костяная”, Горький взял такую выдержку: “притопывая ногой, точно она была костяная”. И ряд подобных же штукенций, очень напоминающих мне “работку” Авербаха. Все это, конечно, мелочи, но за этими мелочами скрывается большое дело.

Горький, например, в своей статье пишет:

“— Разрешите напомнить вам, что мужицкая сила — сила социально нездоровая... сила эта есть в основе своей не что иное, как инстинкт классо­вый, инстинкт мелкого собственника, выражаемый, как мы знаем, в формах зоологического озверения”.

Вот и весь “мужик” у Горького.

Мне кажется, тут у Горького сказалось его прежнее утверждение, выска­зан­ное им в брошюре о Ленине: “Я не верю в разум масс, в разум крестьянства в особенности”, что тут сказалась “новожизненская” точка зрения, и с этих позиций он подходит к роману “Бруски” и поэтому не случайно пишет в открытом письме Серафимовичу:

“— Я решительно возражаю против утверждения, что молодежь может чему-то научиться у Панферова, литератора, который плохо знает литературный язык и вообще пишет НЕПРОДУМАННО, НЕБРЕЖНО”.

Я, конечно, вовсе не считаю свое произведение шедевром и никому не предлагаю учиться у меня, наоборот, на каждом диспуте я жестоко критикую себя и дерусь, когда начинают намеренно искажать меня. Я вовсе не боюсь критики, наоборот, я всякий раз написанное мною показываю товарищам, прошу их жестоко критиковать написанное, внимательно прислушиваюсь к ним и часто беру вещи из печати обратно. Эту мою черту прекрасно знают работники “Правды”, мои сотоварищи по перу, да это можно проследить и по тому, как я всякий раз перерабатываю “Бруски” при переизданиях (посмотрите первую книгу 20-го издания, там и начало-то написано заново).

Дело не в этом, дело в том, что Горький окончательно выкидывает “Бруски” из литературы, утверждая, что это произведение настолько плохое, что у него абсолютно нечему учиться. В этом гвоздь всего спора.

Мне известно, что в портфеле Горького лежит новая статья, направленная против меня, в которой он утверждает, что “Бруски” некоммунистическое произведение.

Трудность моя заключается в том, что Алексей Максимович гигант в литературе, а я только еще комарик и поэтому спорить с ним трудно, трудность моя заключается в том, что я знаю, что Алексей Максимович заслуженно является нашим международным капиталом и выступать против него, компрометировать его было бы величайшее преступление, но в то же время я знаю, что тут Авербах руками Горького хочет переломить мне хребет.