Журнал «Посев» № 3 (1590) - март 2010

Бюрократия была, среди прочего, единственным носителем идеи права в стране. И к XX веку идея уже во многом привилась – по крайней мере, в городских, европеизированных слоях. Из неожиданных, косвенных источников узнаём мы об этом: пишущее сословие у нас никогда не уделяло и малого внимания идее права. Но отпечатки общественных настроений остались всё же запечатлёнными – то там, то сям. Вот адрес Александру II вчерашних крепостных, петербургских рабочих – сюсюкающие о страдающем брате народолюбцы не поднимались до такого как в этом адресе рассуждения о новых народных обязанностях и правах. А вот – много позже – реакция различных слоёв на убийство Распутина: люди, вчера ещё ненавидевшие временщика из низов, оказались потрясёнными. Разумеется, не пролитой кровью: Распутина и после смерти не жалели, да тех же, допустим, офицеров кровопролитием и не смутишь. Потрясало совсем другое: «Как? Что же это такое? У нас, в Российской Империи, нет другого, законного способа избавиться от прохвоста?» Такая реакция и сегодня вызывает удивление, наверняка она оказалась неожиданной и для убийц. Но была она, в той же офицерской среде, весьма нередкой.

Словом, семена права были в России уже посеяны. И даже давали уже различимые всходы. Пока не ударил по ним славянофильский мороз.

По причинам органическимМы совсем обделены

Здравым смыслом юридическим,Сим исчадьем сатаны.Широки натуры русские,Нашей правды идеал

Не влезает в рамки узкиеЮридических начал.

Эта пародия точно передаёт аксаковский взгляд на проблему права. И пропаганда «широты» попадала в цель: проблема права всегда была на Руси одной из больных и тяжёлых. В спорах с этим некоторые публицисты подчёркивают обычно мягкость, гуманность российской жизни. Но это же просто разные вопросы. «Жертв Варфоломеевской ночи много больше, чем жертв Ивана IV». Сколько раз мы слышали этот довод. Как будто дело только в количестве жертв. В Европе убивали носителей иного религиозного мировоззрения. То есть, враждебного, преступного – врагами и преступниками считали своих противников и жертвы, и палачи. Иван же был страшен не столько жестокостью, ею трудно было кого-либо ужаснуть. Сколько гордо провозглашаемой идеей перебора людишек. «В животе холопьев своих государь волен». Идея эта жила на Руси, гуманизм губернаторов и жалостливость цариц не меняли подобных глубинных убеждений. Лишь сугубо сверху, в качестве чужеродной насаждалась в стране идея права. Насаждалась через бюрократию – через искусственную же «вертикаль». Но всё-таки не только через неё.

В XVIII–XIX веках существовало важное понятие – анекдот, значило оно вовсе не то, что в наши дни. Анекдот был занимательным – но и назидательным, поучительным рассказом. О важных, исторических лицах; прежде всего о царях. Шутливые, запоминающиеся случаи давали пример, показывали, каким надлежит быть. Анекдот мог быть выдуман, мог быть историчен – но суть событий и настроений он обычно точно передавал.

Вот несколько анекдотов позапрошлого века.

…Возвращаясь откуда-то в Петербург, Николай Павлович угодил в холерный карантин. Болезнь уже сошла на нет, императора ждали в столице важные дела. Но он отсидел в карантине весь положенный срок. Царь сказал: «Закон есть закон!» Окружающие, правда, не поняли поданного примера. «Чудит батюшка, – сказали они. – Что ж, на всё его царская воля».

А вот уже другие анекдоты. Времён уже предпоследнего царя.

…Доложили царю, что какой-то мужик в его портрет плюнул. И посажен за это на полгода (! – В.С.) в тюрьму. «Что? – грозно вопросил государь. – Я этого болвана должен ещё кормить? Выпустить и сказать, что я на него тоже плевать хотел!»

…Какая-то пожилая революционерка, очередная бабушка русской революции, нарвалась наконец на арест. Но пострадать не получилось. «Отпустить старую дуру!» – повелел царь. И пристыжённая страдалица под общий хохот вернулась в свою комфортабельную квартиру.

Такие вот анекдоты. В первом перед нами педантичный прусский офицер – образ, никогда не вызывавший всенародных симпатий. А в последних – добродушный, властный хозяин. Перед ним – явные преступники? Ну и наплевать: п-шли, свиньи, отсюда вон!

Симпатично. Но боком выйдет купецкая стилистика из пьес Островского. Когда совсем уж не добродушные хозяева выйдут в России в цари…

Что там дальше идёт в нашем списке? Идеология? Ну, этот – определяющий – вопрос мы оставим под конец. А пока поговорим вкратце о новой внутренней и внешней политике. Бросая взгляд на на внешнюю, остановим его на двух важнейших её вопросах.