Зима в раю

Я видел, что совокупный результат сегодняшних катастроф стал сказываться на жене, и мне очень хотелось сказать ей что-нибудь такое, что приободрило бы ее. Но сказать было нечего.

– А теперь нам даже в туалет не сходить. – проговорила Элли, и в неярком сиянии свечей ее лицо с увлажнившимися глазами показалось мне воплощением отчаяния.

Уже хорошо знакомое нам чувство уныния снова вернулось, причем теперь его усугубляли первые приступы ностальгии. Мы все вдруг поняли, что оказались далеко-далеко от родины, во враждебном старом доме на чужом острове, без родных и друзей. Рай был потерян… и так быстро.

Нашу молчаливую меланхолию прервал робкий стук в кухонную дверь. Я открыл ее и с удивлением воззрился на старого Рафаэля, который стоял в темноте с фонарем в одной руке и каким-то подносом, накрытым кухонным полотенцем, в другой.

Сосед многословно извинился за то, что побеспокоил нас так поздно, e’pethialmente

[255] в рождественский вечер, но в деревне стало известно, что из-за бури в долине нет электричества. А так как он знал, что наши вещи еще не прибыли из E’cothia[256], то пришел, чтобы предложить нам свой фонарь. Он пользуется им, только чтобы проверять коз в хлеву вечерами, заверил нас Рафаэль, но сегодня он уже заходил к ним, и до завтра фонарь ему больше не понадобится. Да, еще он просит прощения за то, что прошел прямо к дому, но ворота были открыты, и…

Я обнял его за плечи и провел в теплую кухню.

– Рафаэль, – произнес я, сглотнув комок в горле, – право, не стоило так беспокоиться. Вы проделали длинный путь в такой холодный вечер, чтобы…

– U’ted tranquilo, amigo, – улыбнулся Рафаэль. Он поставил лампу на стол и похлопал меня по руке. – U’ted tranquilo.

Затем старик стянул с головы вельветовую кепку и, зажав ее под мышкой, двинулся через кухню к Элли.

– Se~nora, – прошептал он застенчиво, заглядывая снизу вверх в ее растерянное лицо, – mi mujer y yo… o sea, ehm…

[257] – Трясущимися от старости и волнения руками он протянул ей покрытый полотенцем поднос.

– Возьми, Элли, – шепотом подсказал я жене. – Это тебе подарок – от Рафаэля и его жены.

Его супруга была удивлена и восхищена, totalmente encantada, коробкой конфет, любезно подаренной la se~nora, бормотал Рафаэль, нервно, но осторожно снимая полотенце. Не окажет ли la se~nora

им честь, приняв в ответ это скромное приношение?

Элли растаяла. Ее нижняя губа задрожала, когда она взглянула на группу крошечных фигурок на подносе, которые открылись нашему взору. Чувства переполняли ее.

– E’ un bel'en, se~nora[258], – сказал Рафаэль с наморщенным лбом – он тревожился, как будет воспринят его дар. – E’ el bel'en ma’ viejo de mi familia[259].

Это была миниатюрная сценка, изображающая рождение Иисуса Христа, которую по-испански называют bel'en, то есть вертеп. В каждом испанском доме такой вертеп в это время года устанавливают на самое видное место, так как это важнейший символ Рождества. Преподнесенный Рафаэлем вертеп являлся самым старым в его семье. Основанием служила крышка от жестяной банки из-под печенья, а на ней с помощью глины, теперь потрескавшейся, был приблизительно воспроизведен интерьер простой конюшни. Когда-то яркие краски – желтая, красная и зеленая – с годами поблекли и отслаивались. В центре круга размещались маленькие ясли, грубо вырезанные из куска дерева. Головка младенца Иисуса едва угадывалась по мазку краски среди обрывков соломы, служившей ему постелью. Умиленная свита в лице Марии, Иосифа и трех волхвов изображалась тонкими колоннами из глины с ручками-веточками, а склоненные головы-желуди украшали нимбы из медной проволоки. На почтительном расстоянии сгрудились три крошечных животных неопределенной формы (предположительно овцы), а рядом с ними стояло более высокое существо, смутно напоминающее единорога, но скорее всего это был ослик, который в незапамятные времена потерял одно из своих хрупких глиняных ушей. Завершал сценку фон из неровных гор, склоны которых были утыканы сосновыми шишками, что означало деревья, а с высоты своей небесной орбиты, вознесенная туда согнутой металлической спицей, сияла звезда из спичек, обклеенная серебристой фольгой из сигаретной пачки.